Удар носком ботинка приходится прямо в забинтованную руку, но в последний миг Ритка успевает нажать на спуск. Грохот очереди. Автомат отлетает назад, за спину сержанта. Крепыша в плаще швыряет вниз, на левом лацкане расплывается багровое пятно. Увернувшись от падающего тела, вверх ломится Адам в серой куртке, выставив перед собой лезвие широкого десантного ножа.

Взвизг металла. Влажно хрустит плоть, нож звенит о ступеньки — и Адам начинает медленно валиться на спину. Глаза его стекленеют, из разрубленного наискось горла хлещет алый фонтан.

Ритка медленно отступает, держа чуть на отлете окровавленный палаш. Шипя от дергающей боли в раненой руке, он пытается ногой нащупать упавший автомат.

Не дотянуться.

Нет.

Когда тяжелый нож по рукоятку вошел ему под ключицу, Ритка еще успел выругаться, коротко, зло, прежде чем оплыть на грязные ступеньки, судорожно цепляясь за перила — и мимо него по лестнице с грохотом свалился огромный, бешено ревущий силуэт. Мелькнули рубчатые края колес, бородатое лицо оскалилось страшной ухмылкой — и вот: кентавр в футболке с «молнией» на груди живым тараном опрокидывает уже спешащих вверх людей, рухнув на них всей своей массой…

Чтобы увязнуть в груде тел, мертвых и живых.

Взлет ножей и кулаков, тупые звуки ударов, хрип, сдавленные проклятия… Глаза застилала кровавая пелена, тело быстро немело, теряя чувствительность, и Ритка даже не знал, что ползет, все еще ползет, напрягая последние силы, оставляя за собой кровавый след…

Ползет к лежащему в углу лестничной площадки автомату.

Осталось совсем чуть-чуть… совсем… чуть…

* * *

…Когда неподалеку прозвучала автоматная очередь, один из выбравшихся наружу пилотов вздрогнул и уронил недокуренную сигарету.

— Это не наши! У них глушаки, — с тревогой обернулся он к своему напарнику.

— Ну и что? — напарник флегматично сплюнул. — Наше дело маленькое: доставить сюда, потом — обратно. Не дергайся. По раскладу еще двадцать минут. Если не вернутся, разряжаем боекомплект вон в те окна и улетаем.

— А… «тюки»? Мы ведь троих должны забрать?!

— И у них двадцать минут. Не успеют — их проблемы.

Еще одна очередь, совсем короткая.

— Гляди! А этот хмырь откуда взялся?!

К пилотам неторопливо шел загорелый парень лет семнадцати, в черной футболке со скалящимся черепом и надписью «Megadeth», в линялых джинсах и… босиком! Это четвертого-то марта! Пускай сейчас оттепель… Вдобавок мгновение назад на пустыре никого не было — оба пилота могли в этом поклясться!

Не с неба же он свалился?!

Парень был калекой: ниже локтя руки его начинали лосниться серой блестящей чешуей, заканчиваясь косо срезанными культяпками.

Культяпки неприятно шевелились, словно жили своей, отдельной от парня жизнью.

— Эй, шел бы ты отсюда! — даже пилоту-флегматику стало не по себе.

Его напарник судорожно лапал кобуру, матерясь вполголоса: пружинный зажим вдруг вздумал упрямиться.

Парень подошел, остановился в двух шагах и принялся равнодушно рассматривать пилотов, как экспонаты в музее восковых фигур мадам Тюссо.

В глазах гостя мертво плескались холодные океанские волны.

— Тебе сказали — убирайся! — голос пилота мимо воли дал трещину.

Его напарник все никак не мог справиться с кобурой.

— Я опоздал. Почти, — без всякого выражения сообщил парень с легким акцентом. — Жаль. Осталось закончить.

Выстрелить не успел ни один… а вокруг уже смыкался душный аквариум Выворотки, где снулыми рыбами в июньской духоте и тополином пуху, в мартовской оттепели и ноябрьсмрй слякоти, в нелепом времени вечно високосного года плавали бывшие люди, сгустки оборванных стремлений, беззвучные обитатели той стороны, и дела им не было до двух исходящих криком тел… новеньких.

Вертолет действительно оказался на месте — тупорылый, темный, отдаленно похожий на стрекозу-мутанта. Дверца открыта, рядом, на земле, — брошенный пистолет.

От второй стрекозы остались только черные клочья посреди маленького пылающего озера. Горящий бензин плеснул на невысокий кирпичный забор, выжег остатки снега. Веселые язычки уже лизали доски разрушенного сарая.

Вот, значит, что это было за «ба-бах!».

Я оглянулась. Пустырь, чуть дальше — зияющие мертвыми глазницами окон старые пятиэтажки. Кирпичный забор, в нем, в закутке между кочегаркой и гаражом, — проход, проломленный обитателями еще в незапамятные времена. За проломом — знакомый двор. А вот и подъезд — тоже знакомый. Только прежде я заходила в него с улицы.

— Г-гляди! — Игорь кивнул на что-то, лежавшее в луже бензина.

Я посмотрела — и почувствовала, как тошнота подступает к горлу. Странно, я еще могла испытывать какие-то чувства.

…Рука. Человеческая рука, отрезанная… отпиленная… Нет, отгрызенная! Следы клыков… Клыков?! Не бывает таких клыков! Акулы в бензине не плавают!

— Господи…

Я прикрыла глаза. Почему сразу подумалось об акулах?!

«Это вы убили его, мистер Мак-Эванс!» «Не мели ерунды, девка! Твоего Пола сожрала его любимая тварюка!..»

Холодные, неживые глаза Пол-у-Бога.

Взгляд-цунами…

— Там д-дальше — еще. Не смотри, н-не надо.

Рукоять браунинга стала потной. Вот тебе и «литератор»!

— Я п-первый. Ты — за мной. Ч-черт, неужели в-все накрылись?

Я взглянула с недоумением, и Маг поспешил пояснить:

— Мы выслали г-группу. С однозначным приказом: ликвидировать т-только в случае полной невозможности вывоза. Я д-думал, пятерых хватит… трех «чистильщиков» и д-двух местных… внедренных, как и ты.

Как и я.

Выходит, не хватило.

* * *

Возле подъезда, на грязном асфальте двора — женщина. Ратиновое пальто, вязаная шапочка.. Тело изломано, в последней судороге мучительно тянется вперед, к луже, отсвечивающей праздником заката. Не надо быть литератором, чтобы отчетливо представить: вот женщина впальто на одних руках ползет по замызганному кафелю подъезда, волоча за собой отнявшиеся ноги, мертвую, бессмысленную, ненужную тяжесть… здесь обошлось без акул — перелом позвоночника.

Эта — накрылась.

Как, наверное, накрылась бы и я, отдай мне Девятый приказ об участии Стрелы в ликвидации смешного алкаша Алика.

Впрочем, Стрела накрылась раньше.

Дверь подъезда — старая, давно не крашенная. Мокрый грязный снег хрипло взвизгивает под ногами.