Уинни тихонько соскользнула на пол, на прощание потрепала Карателя по холке и вышла из зала. Ее ухода никто тоже не заметил.

* * *

Возвращение монарха застало сира Высокого врасплох, но не удивило. Значит, расчет оказался верным.

Обнаружив трактат с картой в столь неожиданном месте, как библиотека Принсфорда, четыре недели назад, он сразу понял, что держит в руках ключ к выходу из ситуации. На тот момент королевство было на грани развала, требовалось что-то, чтобы вразумить юного короля.

Еще в далекой молодости Амброзию Высокому доводилось слышать о волшебных свойствах той пещеры. Ее даже называли Пещерой Истины, якобы простое пребывание рядом с ней помогает найти верное решение из мучающего вас затруднения.

И принц понадеялся, что посещение пещеры с останками предков подтолкнет Марсия к правильному решению: юноша проникнется величием и поймет, что не может уклониться от предназначения, не может загубить дело своих предков, пусть и берущих начало от узурпатора.

Господин Буковец как-то спросил сира Высокого, почему он не стал ничего предпринимать, когда очнулся на площади и понял, что королевством правит незаконный монарх, и принц ответил, что его задача — поддерживать порядок и служить своими советами тому, кто сидит на троне, а не вмешиваться в ход вещей.

Теперь он убедился, что решение оказалось верным. Жаль, он не сумел донести ту же истину до Эола и Глюттона. А Мадоний всегда был сам по себе, и именно он казался Амброзию самым мудрым из их четверки.

— Рад, что вы вернулись, Ваше Величество и, как вижу, полны энтузиазма взяться за управление страной. Если позволите, я готов помогать вам на всех…

— Я вернулся не за этим, — перебил Марсий.

— Нет? Тогда зачем? — удивился ученый муж и пришел в полное замешательство, услышав в ответ:

— Чтобы найти настоящего законного короля!

* * *

Сир Высокий безо всякой просьбы со стороны Марсия пообещал хранить тайну его рода до тех пор, пока не наступит время рассказать обо всем жителям королевства.

Вернувшись в зал для совещаний, Марсий огляделся в поисках Уинни. Ее нигде не было, только Каратель невозмутимо ждал хозяина там, где он его оставил. Наконец удалось выяснить у стражников, что гоблиншу видели выходящей из дворца. Куда направилась? Да, кажется, в сторону таверны «Наглая куропатка». Сперва Марсий хотел немедленно послать за ней, но потом передумал. Это подождет, а сейчас ему предстоит разобраться с самыми срочными делами, чтобы можно было приступить к главной задаче — поиску наследника престола, который примет на себя бремя венца и избавит его от родового проклятия.

Обратный отсчет начался, и он не станет терять ни минуты.

* * *

Я писала письмо Эмилии, с которой собиралась встретиться через недельку-другую, когда прислужник сообщил, что папа желает меня видеть. В это время суток король обычно отдыхает после обеда и готовится к вечернему заседанию совета, поэтому я удивилась. Но он действительно ждал меня в тронном зале, причем одетый довольно официально, как для приема гостей. Когда я вошла, подтянулся и с важным видом сложил руки перед собой.

— А, Оливия!

— Ты хотел меня видеть?

— Да, дочь моя. — Я приподняла бровь, услышав это непривычное обращение. — Вообще-то тебя хотел видеть еще кое-кто.

В этот момент я заметила гостя. Он стоял спиной к окну, в ореоле света, поэтому различим был лишь силуэт, но фигура показалась знакомой. После папиных слов он вышел вперед, и ноги у меня подкосились. А накатившая следом волна счастья смела все на своем пути, включая болезненные воспоминания об обстоятельствах расставания. Я радостно подалась вперед, но тут он ткнул когтем в мою сторону.

— Ты! Опозорила меня. Дважды.

Я растерянно замерла, словно коготь уперся прямо в грудь.

В лицо бросилась краска, я нервно покосилась на папу и забормотала:

— Господин Кроверус, не лучше ли будет поговорить об этом в другом…

— И сбежала от меня. Трижды.

— Вообще-то в третий раз я…

— Помолчи, Оливия, — строго заметил король. — Прошу, господин Кроверус, продолжайте и извините манеры моей дочери.

— Папа! — возмутилась я.

— Спасибо, Ваше Величество, — кивнул дракон и двинулся мне навстречу, приближаясь с каждым словом. — Из-за тебя мой собственный замок отбился от рук, еда потеряла вкус, а слуга уехал, обозвав меня бессердечной скотиной (простите, Ваше Величество, никаких намеков на недавние события).

— Хоррибл уехал? — поразилась я. — Но почему?

— Сказал, что я тебя недостоин.

Я пожала плечами:

— Мне он всегда казался очень разумным. На этом у вас все?

— Нет. Еще Варгар хандрит, и свечи не зажигаются. — Дракон остановился напротив, буквально нависая, в серебристых зрачках колыхнулось мое отражение. — Что ты на это скажешь?

Я скрестила руки на груди, прищурилась и вздернула подбородок.

— Скажу: пользуйтесь картой, направьте жалобу господину Мартинчику, предложите Варгару колбасу, закажите спички и верните Хоррибла. Лучшего слуги вам не найти. Вы прилетели лишь затем, чтобы все это мне сказать?

— Нет, я прилетел сказать, что ты перевернула мою жизнь с ног на голову, сбила, запутала и лишила покоя, а потом уехала, прихватив с собой кое-что очень важное.

Я постаралась скрыть разочарование:

— Так вот в чем дело! Ничего я не забирала, все вещи остались в башне, даже платье по почте отправила.

— Ты забыла выслать по почте это, — он прижал ладонь к своему сердцу, — и это, — коснулся головы.

Горло стиснуло, я медленно опустила руки и сказала дрожащим голосом:

— Тогда, боюсь, вы приехали зря. Я не могу исправить то, что уже произошло.

— А я приехал не для того, чтобы ты исправила.

— Нет? Тогда зачем?

— Чтобы попросить тебя вернуться.

— Засим я вас оставлю.

— Нет, папа, прошу, останься. — Я снова повернулась к дракону. — С чего мне возвращаться?

— Потому что я жить без тебя не могу.

Я помолчала, глядя в пол, а потом попросила:

— Папа, ты можешь нас оставить?

Когда король, ворча на молодежь, удалился, я снова подняла глаза и произнесла, буквально выдавливая слова:

— Вы сами меня прогнали.

— И за это буду вымаливать прощение остаток жизни.

— Мне было больно, — заметила я. — Мне еще никогда в жизни не было так больно, как от тех ваших жестоких слов.

Дракон виновато коснулся моей щеки и тихо произнес:

— Мне было стократ больнее их произносить.