Он замолчал, но Линда поняла, что история еще не закончена.

— Друга моего звали Стен Виден, — сказал он, — теперь у него рак, а черный бык разбился.

Линда не знала, что сказать. Они сидели молча. Она пыталась представить себе отца тридцать с лишним лет назад, еще до того, как она родилась. Тогда он, наверное, чаще смеялся. Не дай бог стать такой же мрачной.

Курт Валландер поднялся:

— Ты права, мне надо поспать. Нам надо поспать, уже полночь.

В дверь постучали. Вышел дежурный и протянул Валландеру факс.

— Только что пришел, — сказал он. — Из Копенгагена. Некто Кнуд Педерсен.

— Я знаю его.

Дежурный ушел. Отец пробежал глазами факс, потом сел за стол и прочитал его очень внимательно.

— Странно, — сказал он. — Кнуд Педерсен, старый и на редкость добросовестный работник. У них там убийства, проститутка по имени Сильви Расмуссен. Ей свернули шею. Странно вот что — руки трупа сложены, как для молитвы. Но не отрублены. И Педерсен, зная, чем мы сейчас занимаемся, посчитал, что стоит сообщить мне про это убийство.

Он поднял факс и отпустил. Листок плавно спланировал на стол.

— И тут Копенгаген, — сказал он.

Линда хотела задать вопрос, но он предостерегающе поднял руку.

— Спать, — сказал он. — Усталый полицейский — находка для бандита.

Они вышли на улицу. Курт Валландер предложил пройтись.

Они дошли до Мариагатан, не сказав друг другу ни слова.

Каждый раз, когда он видел свою дочь, у него словно земля уходила из-под ног; нужно было несколько минут, чтобы снова прийти в себя.

В сознании начинали мелькать картинки его прошлой жизни, Он еще в Кливленде решил, что жизнь его делится на три фазы, вернее, на три части чего-то, вместе, может быть, и составляющих нечто целостное, но друг с другом никак не соотносящихся. Первая часть закончилась тогда, когда он порвал со всем и уехал. Он сам называл эту часть жизни Временем Пустоты, это было еще до того, как он встретил этого падшего ангела, показавшегося ему Богом. Другая жизнь — Время Падшего Ангела, когда он последовал за Джимом в его Исходе в рай, ожидавший их в джунглях Гайаны. В этот период Пустота уступила место Лжи, переодетой в Истину. И потом настал период жизни, в котором он находился и сейчас: Время Истины, время Великого Предназначения, и предназначение это скоро будет выполнено. Бог долго испытывал его и нашел, что он достоин этого великого предназначения — восстановить Истину.

Обычно он вспоминал свою жизнь совершенно спокойно. Он даже проверял пульс — сердце билось ровно, не ускоряя и не замедляя ритма, вне зависимости от того, обеспокоен он был чем-то или нет. «Как птицы отряхивают с себя воду без следа, так и ты стряхнешь с себя ненависть, ложь и гнев», — сказал ему Господь в одном из снов. И только при виде собственной дочери его охватывала слабость. Когда он смотрел на нее, перед его мысленным взором появлялись и другие лица — Марии и ребенка, чьи трупы остались гнить в джунглях, в полном зловонных испарений болоте, показавшемуся этому умалишенному Джиму раем. Он начинал тосковать по мертвым, его охватывал стыд, что он не сумел их спасти.

Богу понадобились эти жертвы, чтобы испытать меня, решил он, В лице дочери иногда он видел черты и Сью-Мери из Кливленда, и того старика в Каракасе, что сохранил его документы. Он вспоминал эти две прошедшие мимо него жизни и только тогда вновь обретал уверенность. «И воспоминания твои будут как стая птиц, на неслышных крыльях пролетающая над нами, — сказал Господь. — Ты видишь, как они появляются и как они исчезают. Это твоя память, и только».

Он встречал дочь в разное время и в разных местах. С той минуты, как он решил ей показаться, он только и боялся, как бы она снова не исчезла. Он все время хотел сделать ей какой-нибудь сюрприз. Как-то, вскоре после встречи, он вымыл ее машину. Когда он решил с ней встретиться в укрытии позади церкви в Лестарпе, он написал ей записку и бросил в почтовый ящик ее дома в Лунде. Иногда он пользовался ее квартирой, чтобы позвонить по важным делам, а один раз даже остался там ночевать.

Когда-то я оставил ее. Теперь я должен быть сильным, чтобы она не оставила меня. Сначала он не знал, что будет делать, если она вдруг не захочет следовать за ним. Тогда он будет вынужден снова исчезнуть, превратиться в невидимку. Но уже после первых трех дней он понял, что может причислить ее к Избранным. Его убедило в этом странное совпадение — его дочь, оказывается, была знакома с женщиной, убитой Тургейром в лесу. В этот момент он понял, что она всю свою жизнь ждала, что он вернется.

Сейчас они встретились снова, на этот раз в ее квартире. Он заходил сюда много раз — она об этом даже не догадывалась. Один раз он спал здесь. Она ставила на окно горшок с цветком — это означало, что он может зайти. Но он не раз открывал дверь ключом, что она ему дала, не обращая внимания, стоят цветы на окне или нет. Он верил, что Бог вразумит его, когда есть хоть какой-то риск. Он объяснил ей, что очень важно, чтобы она вела себя со своими друзьями, как обычно. Ничто не происходит на поверхности, сказал он. Вера будет расти внутри тебя, незаметно для других, до тех пор, пока я не скажу — пора.

Каждый раз, встречая ее, он делал, как его научил Джим Джонс, — единственное, что осталось от него, все остальное было запятнано ненавистью и изменой. Джим всегда говорил, что нужно уметь слушать человеческое дыхание. Прежде всего надо уметь слушать дыхание тех, кто пришел недавно и, возможно, еще не смирился, не склонился в покорности, вручив свою жизнь в руки вождя.

Он вошел в квартиру. Она встала на колени. Он положил руку ей на лоб и прошептал слова, продиктованные ему Богом, — Бог хотел, чтобы она их услышала. Осторожно нащупал рукой пульсирующую жилку на лбу. Неплохо. Она все еще дрожала, но страх ее уменьшился. Наконец-то она воспринимает все это как нечто естественное — все то, что навсегда изменит ее жизнь.

— Я здесь, — прошептал он.

— Я здесь, — шепотом повторила она.

— Что говорит Господь?

— Он требует моего присутствия.

Он погладил ее по щеке. Она поднялась с колен, и они прошли в кухню. Она поставила на стол еду, то, что он хотел, — салат, черствый хлеб, два куска мяса. Он ел медленно, не нарушая молчания. Когда он поел, она принесла миску с водой, вымыла ему руки и принесла чай. Он посмотрел на нее и спросил, что произошло с тех пор, как они виделись последний раз. Особенно интересовали его ее подруги — в первую очередь та, что ее искала.

Едва услышав первые ее слова, он отставил чашку с чаем — ему показалось, что она нервничает. Он посмотрел на нее и улыбнулся:

— Что тебя мучит?

— Ничего.

Он схватил ее руку и сунул в горячий чай. Она дернулась, но он удерживал ее руку, пока не понял, что останутся волдыри. Она заплакала. Он отпустил ее руку.