Браунингер осекся, будто осознав, что наговорил больше, чем собирался.

Ванда сглотнула. Махараджи и оперные певцы – она и представить не могла, что те могут купить бокалы с бородавками и оленями из мастерской Хаймера…

– Уважаемый господин Браунингер, вы меня не только впечатлили, но и почти… испугали, – ответила она и обезоруживающе улыбнулась. – Мастерская, для которой я провожу исследование рынка, может как раз кое-что предложить в области искусства, но… – Она взяла театральную паузу. – Если позволите мне один нескромный вопрос: у кого вы закупаете товары? Или еще точнее: есть ли вообще среди жителей Лауши стеклодувы-художники?

– Вы же понимаете, что я не могу назвать вам конкретные имена, – поторопился ответить Браунингер, будто сожалея о предыдущих откровенных словах. – Пара стеклодувов из Лауши действительно работают на меня. Но сотрудничество… Я бы так сказал, дается с трудом, – добавил он.

Ванда нахмурилась.

– Их ремесленные умения не отвечают вашим требованиям?

– Совсем напротив, там выдувать стекло умеют! – кивнул он в сторону, где примерно находилась Лауша. – Но они такие немногословные! Когда я интересуюсь, какие образы рождались у них в голове во время работы над предметом, мне приходится тянуть из них клещами каждое слово! Вот совсем недавно один поставил мне комплект из четырех синих чаш. Выполнены они на высшем художественном уровне, понимаете? Я сразу понял, что чаши, если их составить вместе, напоминают цветок незабудки, который будет привлекать зрителей, как цветок пчел. Это впечатление еще больше усиливалось от светло-голубых донышек этих чаш.

Ванда восторженно кивнула.

– Я так себе это и представляю: аллегорическая попытка человека представить Эдемский сад!

«Моника Демуа и прочие избалованные клиенты “Шрафтс” были бы в восхищении от такого внезапного приступа остроумия», – весело подумала Ванда. Она и вообразить не могла, что будет благодарна когда-нибудь нью-йоркскому декадансу.

Браунингер одобрительно кивнул.

– Достойное сравнение, достопочтенная дама! Я спросил мастера: какой душевный порыв вдохновил его на такую работу? Как вы думаете, что я услышал в ответ? Оказывается, все четыре чаши практично становятся одна в другую, чтобы занимать меньше места в шкафу!

Ванда не могла не рассмеяться. Таких слов можно было бы вполне ожидать от ее отца!

Браунингер тоже рассмеялся, а потом сказал:

– Насколько чувственнее в этом плане французские мастера! У них просто нюх на эмоции! Может быть, вам знакомо такое имя – Эмиль Галло?

Ванда кивнула.

– Моя мать – страстная поклонница этого французского стеклодува. Она живет в Нью-Йорке и, естественно, также обожает «Тиффани», – добавила девушка, чтобы еще раз доказать, что разбирается в искусстве. – А что вы думаете о венецианском стекольном искусстве? – спросила она как бы между прочим.

Браунингер скривил губы.

– Я знаю, что весь мир следит за Мурано, но, честно говоря, островное стекло кажется мне неискренним. – Он надменно взмахнул рукой.

Ванда озабоченно кивнула.

– Ретростиль, я понимаю.

Ванда вздохнула, словно она сама уже достаточно занималась муранским стеклом и пришла к такому же выводу, что и Браунингер.

Закупщик откашлялся.

– Не хотел бы показаться невежливым, достопочтенная дама… Но, к сожалению, у меня осталось совсем мало времени до следующей встречи. – Он смущенно моргнул. – Как бы ни радовал меня наш разговор, но я все же не понял, чем же я могу быть вам полезен.

Ванда тщательно подобрала юбку.

– Вы и без того мне уже помогли больше, чем можете себе представить, дорогой господин Браунингер, – произнесла она, поднимаясь. И в ту же секунду продолжила: – Рада, что еще остались такие закупщики, как вы. Это меня укрепляет в стремлении сделать стекло из Лауши символом высшего стеклодельного искусства. Да, можно даже сказать, что вы вернули мне веру в человечество!

Браунингер нахмурился, и Ванда поняла, что несколько переусердствовала, поэтому постаралась в тот же момент вести себя по-деловому. Она протянула ему руку и, набрав побольше воздуха в легкие, произнесла:

– Предположим, мне в ближайшие недели или месяцы попадет в руки предмет стеклодельного искусства, который, по моему мнению, будет отвечать вашим требованиям, могу я вам тогда его показать?

Карл-Хайнц Браунингер просиял.

– В любое время, достопочтенная госпожа! В любое время! Уже с радостью предвкушаю нашу первую сделку.

Почти смеркалось, когда Ванда снова вышла на улицу. Снег блестел – верный признак того, что ночь опять выдастся морозной.

– Ну наконец-то! Я уж думала, ты решишь там переночевать!

Силуэт Евы выделялся на фоне дверей соседнего дома.

– Если мы не поторопимся, то пропустим последний поезд в Лаушу!

– Мне очень жаль. Я совершенно не заметила, как пролетело время, – виновато ответила Ванда, когда они поспешили к вокзалу.

Ева взглянула на нее.

– У тебя такой вид… Это стоило того, чтобы мой зад так промерз на улице? Скажи, мы получили заказ? – Неожиданно в глазах Евы появился по-юношески азартный блеск.

Ванда подхватила ее под руку, и на этот раз Ева не сопротивлялась.

– Заказ – нет, но вместо этого я узнала кое-что важное, и это изменит все наше будущее!

Блеск в глазах Евы померк. Но зато Ванда просияла ярче рождественской елки. Она остановилась и повернулась к Еве, которая дрожала всем телом то ли от холода, то ли от волнения – трудно было сказать.

– Сегодня уже недостаточно просто делать красивую посуду. Это умеют делать слишком многие. Чтобы добиться успеха, нужно делать кое-что совсем другое!

– И что же это должно быть, скажите, пожалуйста? – На посиневшем от холода лице читалось сомнение.

Ванда с наслаждением закрыла глаза, смакуя слова, как сахарную вату на языке:

– Настоящее искусство заключается в том, чтобы продавать истории!

Первые дни оказались самыми тяжелыми. Дыра, которая внезапно стала зиять в жизни Марии, была такой большой, что она не понимала, как теперь закрыть ее.

Франко был в Америке, а ее заточили. Собственно, все было просто. Но ее разум отказывался понимать это даже спустя недели. Основное время дня голова ее была пустой. И только тогда можно было все терпеть. Тишину. Одиночество. Заключение. Кинжал в сердце.

Мария стояла у зарешеченной стеклянной двери, прислонившись лбом к стеклу. Легкий ветерок качал цветущие миндальные деревья, розовый снег лепестков кружился в воздухе, покрывая нежной пелериной сад. Только это и положение солнца говорило Марии о том, что пришла весна. В саду Патриции времена года перетекали одно в другое, как пятна туши на мокрой бумаге.