Представляю, как он боялся, что я в ту ночь узнаю правду, и, тем не менее, позволил мне поехать во дворец Медичи.

Когда мы вернулись домой, я поднялась к себе и не вышла к ужину: все равно не смогла бы поесть, как следует. Дзалумма принесла мне хлеба с солью, чтобы успокоить желудок.

Мы по-прежнему молчали. В голове моей роились мысли о прошлом, которые я теперь переосмысливала, и Дзалумма, видимо, это поняла. Я задула лампу и легла в постель, но, так и не сомкнув глаз, пялилась в темноту час, два, три.

А потом я вдруг резко села, сердце мое бешено колотилось. Я подумала о чернильном рисунке Бернардо Барончелли и внезапно поняла, почему Леонардо подарил его мне. А еще я вспомнила несколько слов, которые произнес мой муж незадолго до прощания.

«Леонардо. Леонардо его видел. Мой дядя умер у Леонардо на руках».

Художник видел его, человека, который убил моего настоящего отца, Джулиано. Человека, которого умирающий Лоренцо назвал «третьим».

Ради мамы, ради самой себя, я решила отомстить.

«Для Леонардо да Винчи, двор Лодовико Сфорца, герцога Миланского.

Мессер Леонардо!

Я пишу Вам, потому что недавно узнала один факт о себе самой, непосредственно связанный с отношениями, существовавшими между моей матерью и убитым братом Лоренцо де Медичи, Джулиано-старшим. Судя по Вашим действиям в тот вечер, когда мы вместе оказались во дворе Медичи, Вы давно все знаете.

Прошу простить мою смелость, но полагаю, я могу доверять Вам как другу. Джулиано рассказал мне, что Вы были в Дуомо в день убийства и что Вам известен один человек, также находившийся там в тот день. Насколько я знаю, этот человек до сих пор не найден.

Теперь он представляет особый интерес для меня. Прошу Вас, мессер Леонардо, не могли бы Вы сообщить о нем все, что Вам известно? Если Вы можете описать его, а еще лучше нарисовать по памяти, я была бы очень признательна.

Если он еще живет на этом свете, я намерена его отыскать. Только ради этого мне остается теперь жить. Да хранит Вас Господь.

Лиза ди Антонио Герардини

Виа Маджио

Санто-Спирито, Флоренция».

Письмо я написала на рассвете. Передала его Дзалумме и в ту же секунду начала ждать с нетерпением ответа в отчаянной надежде, что письмо не конфискуют из-за того, что в нем упомянут Медичи.

Тем же утром я заставила себя подумать об одном очень неприятном событии: Франческо и мой отец назначили свадьбу на июнь. Мой будущий муж настаивал, чтобы церемония прошла, как полагается, и на мне было свадебное платье по его рисунку и чтобы мы с Дзалуммой заранее собрали новое приданое и заполнили свадебный сундук платьями и постельным бельем, вышитым нами собственноручно. Мое старое приданое погибло в огне — сундук сгорел со всем содержимым.

Кроме того, Франческо пожелал устроить пышную традиционную свадьбу, словно я была девственницей, словно Джулиано вообще никогда не существовало, и я не уезжала к нему из отцовского дома.

Обычно свадьбы справляли летом, так как теплая погода лучше всего подходила для неторопливой свадебной процессии через весь город. Но я никуда не могла деться от того факта, что в июне, когда заберусь на белую лошадь невесты, я буду на седьмом месяце беременности. Откроется, что я солгала Франческо и вовсе не сохранила девственность. Хуже того, он будет знать, что ребенок этот от Джулиано. Когда вдова повторно выходила замуж, к ее детям чаще всего плохо относились в доме нового мужа. А мысль, что меня разлучат с ребенком Джулиано, была для меня невыносима.

Я видела только один выход: убедить Франческо, что это его ребенок. А добиться этого можно было лишь одним ужасным способом.

Прошел целый день, прежде чем мне представилась возможность.

В доме моего отца по традиции состоялся семейный сбор, с тем, чтобы обсудить детали свадебного наряда. Прибыл престарелый отец Франческо, мессер Массимо — угрюмый, тихий человек, — и его вдовствующая сестрица, бесцветное призрачное существо по имени Катерина. Три брата моего жениха жили в деревне, слишком далеко, чтобы добраться до города за такой короткий срок, хотя они уверили Франческо, что в июне обязательно приедут. Мое семейство было совсем малочисленным: братья и сестры отца все жили в Кьянти и не могли приехать, а сестры матери все умерли — кто при рождении, а кто во время чумы. Оставался только дядя Лауро со своей женой Джованной Марией. Они привели с собой двух старших сыновей, няню и трех орущих малышей. Джованна Мария, снова беременная, была круглолицей и полной, а Лауро выглядел измотанным и раздраженным, и у него уже начали появляться залысины.

По моей просьбе все собрались на ужин — с утра или днем я бы не выдержала гостей, меня все время тошнило, а к вечеру я немного приходила в себя, и, хотя некоторые запахи были мне невыносимы, и я почти ничего не ела, вероятность, что меня вывернет наизнанку перед гостями, была невелика.

Зато возникала гораздо большая вероятность, что я расплачусь. Меня убивала мысль, что приходится снова готовиться к свадьбе спустя всего какой-то месяц после потери Джулиано. Я проплакала все утро и весь день. Когда в сумерки собрались мои новые родственники, я встретила их с красными, опухшими глазами и застывшей улыбкой.

Отец все понял. К этому времени он полностью выздоровел и благодаря рекомендациям Франческо и его непосредственному вмешательству восстановил свое дело, начав продавать шерстяные ткани не кому-нибудь, а членам вернувшегося семейства Пацци. Вот она, ирония судьбы.

Решительный и серьезный, отец, стоя со мной под руку, встречал гостей. За ужином он сел за стол рядом со мной, как сделала бы мама, и когда меня что-то спрашивали, а я не могла сразу найтись, отвечал на вопросы. Во время ужина я один раз вскочила и выбежала на кухню — после того как отец Франческо спросил, какие цветы вплести в гирлянду, которую вывесят на улице, — и мой отец последовал за мной. А когда он увидел, как я вытираю глаза, то обнял меня и чмокнул в макушку, отчего я еще пуще разрыдалась. Он думал, я плачу о своем умершем муже; он не знал, что я плачу и о себе, потому что собираюсь совершить нечто ужасное.

Я заранее настояла, чтобы в блюда не добавляли шалфея, и поэтому за ужином сумела поесть и даже выпить немного вина, когда начались тосты. К концу ужина я охрипла от крика, отвечая на вопросы глухого папаши Франческо.

Когда убрали посуду, все приступили к обсуждению платья. Франческо предоставил набросок: платье с завышенной талией и квадратным лифом, рукава не традиционно пышные, а зауженные, плотно прилегающие, с несколькими прорезями, через которые распушат рукава нижней сорочки. Вырез низкий, так чтобы и тут виднелась сорочка.

Фасон меня удивил. Я предполагала, что мой будущий муж разделяет стойкие убеждения «плакс», а он тем временем представил мне фасон последней испанской моды, которой придерживался папский двор Борджиа, погрязший в разврате.