В этом — одно из величайших озарений этого мифа, которое завершает его рождением дочери, которая есть Удовольствие-Радость-Блаженство. Эта последняя фраза касательно трансцендентного рождения дочери, которое на самом деле выходит за пределы самого мифа, указывает на часть пространства внутреннего женского опыта, который не поддаётся описанию и почти не поддаётся пониманию, хотя он проявляется снова и снова как определяющий пограничный опыт психики и психической жизни.

Мы неоднократно подчёркивали, что эта история заключает в себе миф, то есть цельное замкнутое действие «в архетипическом пространстве». Именно потому, что это — архетипическое действие, его смысл должен рассматриваться с общечеловеческой точки зрения, а не с персональной, то есть не как нечто, что происходит в конкретном мужчине или в конкретной женщине, а как всеобщий «образ действий».

Здесь не представляется возможным описать психологическое различие между «Психеей-архетипом» и архетипом анимы мужчины или женственной самости женщины. Может оказаться достаточным отметить несколько моментов. Мы не случайно говорим о «душе» мужчины, как и женщины[238], и не случайно аналитическая психология определяет совокупность сознания и бессознательного как «психику». Эта психика как целостность личности должна быть охарактеризована как женственность и у мужчин, и у женщин, потому что она переживает то, что выходит за пределы психического как мистическое, как нечто «вне границ» и «совершенно иное». По этой причине образ мандалы, который проявляется в мужчине и женщине как целостность психики, является женским в своей символике кольца или круга, или уроборическим как то, что вмещает противоположности.

Там, где психика испытывает такое, символически мужская структура эго и сознания и мужчин, и женщин, по-видимому, настолько релятивизирована и уменьшена, что женский характер психической жизни становится преобладающим. Таким образом, таинственное рождение божественности в мужчине происходит не в форме рождения анимы, т. е. частичной структуры психической жизни, а как рождение целостности, т. е. психики[239].

То, что в мифе о Психее рождается как дочь, есть то, что преобразует психическое. Это — эмоциональная реальность, метапсихическая ситуация, которая выстраивается, когда психика человека соединяется со своим божественным партнёром. И тогда светский смысл обожествления Психеи раскрывается с новой стороны.

Ситуация смертной Психеи была такова: она, казалось, находилась во власти враждебного мира архетипических женских свобод; Эрос в отсутствие независимости держался за эти свободы, чьим воплощением была Афродита; а Зевс, архетип отца, стоял в стороне и бездействовал. С психологической точки зрения это означает, что мир бессознательного, в его жестокой, античеловеческой конфигурации брал верх над человеческой деятельностью, и что отношение человека к этому миру-Эросу также было совершенно пассивным. Психический аспект человеческого полностью зависел от милости богов и их капризов.

Но в мифе Психея настолько активна, что все действия и преобразования начинаются с неё. Она совершает решающий поступок в то время, как Эрос спит, и завершает свои труды в то время, как Эрос раненый лежит в доме его матери. Она, женщина, рождённая на земле, преуспевает в интеграции четырёх земных элементов своей природы, и вслед за этим — в противодействии всем интригам бессознательного и его богини. Так велика внутренняя сила Психеи, и так велика её сила интеграции, приобретённая через страдания и любовь, что она может противостоять разрушающей силе архетипов и бороться с ними на равных. И всё же, всё это происходит не в Прометейно-мужском противостоянии божественному, а через божественный эротический приступ любви, который являет её даже ещё глубже укоренённой в центре божественной Афродиты.

Хотя прежде, как нам говорит древнее толкование[240], Афродита буквально ездила на Психее, или иными словами, архетип Великой Матери доминировал над Психеей, и теперь Психея была обожествлена благодаря её способности к любви и была вознесена вверх Гермесом. Через своё восхождение на Олимп она демонстрирует, что началась новая эпоха. То, что Психея стала богиней означает, что человечек сам по себе божественен и равен богам; и вечный союз богини Психеи с богом Эросом означает, что связь человека с божественным не только вечна, но и сама по себе обладает качеством божественного.

Психический поворот божественного, внутреннее путешествие богов в то, что мы называем человеческой психикой, внутри которой этот божественный принцип теперь проявляется, имеет своё архетипическое начало этом апофеозе Психеи.

Как ни странно, история о Психее, таким образом, представляет собой развитие, которое во вне-христианской области, без озарения и без церкви, полностью языческое и тем не менее выходящее за пределы язычества, символизирует преобразование и обожествление психики. Прошло ещё полторы тысячи лет прежде, чем она стало снова возможным и разумным в совершенно новых обстоятельствах говорить об обожествлении человеческой психики. Только после того, как средневековый запрет на женско-земную сторону психической жизни — запрет, наложенный духовным миром, односторонне ориентированным на небесные мужские ценности, — начал приподниматься, божественное в земной природе и человеческая душа смогли снова быть открытыми[241]. Таким образом, в современной эпохе укрепляется новое развитие женственности, так же, как и с распространением глубинной психологии, на Западе становится заметной новая форма психического развития и трансформации.

Все эти события являются воплощением того, что изображено на архетипическом уровне в мифе о Психее и её обожествлении. А значит, может оказаться не таким уж лишённым смысла то, что эта работа об Эросе и Психее появилась именно в тот момент, когда католическая церковь в догмате физического принятия Марии на небеса повторяет, возобновляет и подтверждает то, что воплотилось в лице Психеи на языческом Олимпе[242].

Архетип Психеи воссоединённой с Эросом, взятый вместе с ребёнком радости, поражает нас как одна из высших форм, которую символ coniunctio (алхимического союза) принял на Западе. Это — наполненная молодостью форма Шивы, соединённого с его Шакти. Алхимический гермафродит — более поздняя и менее выразительная форма этого образа, потому что, как отметил Юнг, она в действительности представляет собой чудовище, резко контрастирующее с божественной парой Эроса и Психеи.