к царю, если тот двинется навстречу «не той» кандидатке. Не много есть изображений, в которых лучше, чем на картине Седова, соединились бы факты и вымыслы о смотре невест, ставшие предметом данного исследования: роль красоты, добродетели и мнимая свобода царя в его выборе, с одной стороны, и манипулятивное, потенциально разрушительное и основанное на родстве влияние царских советников-бояр — с другой[888].

К каким же выводам мы пришли по поводу русских смотров невест? За рамками специальных исследований — о том, как находили кандидаток для смотров невест, или о количестве жен Ивана IV, или об изменениях со временем в традиционных обрядах царских свадеб — какие большие вопросы русской политической культуры исследованы в книге? Как интригующие и яркие рассказы о невестах и их царственных женихах вписываются в русскую историю?

Во-первых, в книге показано, что смотр невест не был чисто декоративным дополнением дворцовой жизни — напротив, он занимал центральное и существенное место в политической системе России раннего Нового времени. Смотр невест возник именно тогда, когда политическая культура Московии принимала свою окончательную форму — между победой в ходе гражданских войн (1425–1453) ветви Даниловичей из династии Рюриковичей и аннексией последних княжеств Северо-Восточной Руси в течение первых десятилетий XVI века (к 1521 году). В частности, смотр невест был введен в начале XVI века в результате сочетания трех факторов: исчезновение традиционного и любимого источника потенциальных супругов (удельных княжон) для членов русской правящей династии по мере того, как Московия преуспела в объединении под своим контролем земель Северо-Восточной Руси; затратность и религиозная проблематичность браков с иностранцами, как это доказал брак Елены Ивановны и Александра Ягеллончика, заключенный в 1495 году; подрыв баланса придворных фракций при женитьбах на дочерях знатных бояр, как было наглядно продемонстрировано династическим кризисом 1497–1502 годов. Смотр невест позволил обойти все эти проблемы, обеспечив механизм выявления потенциальных невест из нового контингента: русские, православные, но не слишком знатные и, следовательно, неспособные внести в придворную жизнь дисбаланс.

Во-вторых, смотр невест — один из тех обычаев, которые в конце XV — начале XVI века были заимствованы из традиции, бытовавшей в Византии (и, если уж на то пошло, до нее где-то еще). Новые ритуалы, титулы, костюмы и придворный этикет помогли создать имидж Московии как истинной наследницы православной Византии. Смотр невест по византийскому образцу был адаптирован для Василия III в 1505 году — первым в почти двухвековую историю русского смотра — по тем же причинам, по каким в 1498 году был воссоздан по византийскому же образцу ритуал венчания на царство для внука Ивана III, Дмитрия Внука. В обоих случаях использовалось влияние, которым при дворе Ивана III обладало все византийское. Более того, смотр невест, устроенный для Василия III, в какой-то мере компенсировал то, что он никогда не был коронован своим отцом — исполнение одного древнего царского византийского ритуала компенсировало отсутствие другого.

В-третьих, смотр невест и политическая культура, лежавшая в его основе, постоянно менялись во времени. Однажды прижившись, смотр невест развивался по пути, который еще больше закрепил его в придворной культуре и увел от византийской модели. Обычай сохранялся на протяжении почти двух веков, его проводили и при вторичных женитьбах, и для членов боковых линий династии, он стал важным инструментом контроля, регулирующим порой напряженные отношения между боярскими кланами и придворными фракциями, успешно исключая эти кланы из брачного пула. Многобрачие Ивана IV, смена династии, обострение межрелигиозных споров между православными и неправославными, инфляция почестей — все эти события скорректировали политическую культуру, лежавшую в основе смотра. В свою очередь, смотр невест также претерпел изменения. Эти изменения во времени, возможно, и стали причиной того, что записки иностранцев настолько по-разному рисуют механизм смотра: сложно запечатлеть образ меняющегося объекта.

В-четвертых, это исследование позволяет по-новому взглянуть на нескончаемые дебаты о природе монархической власти в Московии. Трудно согласовать выводы, сделанные в ходе этого исследования смотров невест, с давно сложившейся и общепринятой точкой зрения на великого князя или царя как на автократа. Ни патримониальная модель Ричарда Пайпса, ни модель деспотизма Маршалла По, ни модель автократии Ричарда Хелли (все они рассматривают монарха, который владеет землей и людьми Московии без законных посягательств со стороны аристократии или критических замечаний со стороны общественности) не учитывают тех источников, которые остались от смотров невест. Если бы мы поверили большинству иностранных свидетельств или некритично воспринимали официальные описания, тогда нас можно было бы убедить следовать этим моделям или выводу Забелина, что смотр невест являлся инструментом создания государства и фирменной чертой русской автократической системы.

Но свежее прочтение этих источников и, что важнее, тщательное изучение канцелярских документов, созданных в связи со смотрами, позволяют предположить совсем иное. Фокусирование на родстве при изучении кандидатур потенциальных невест, роль бояр и их жен в этом изучении, готовность бояр помешать царскому выбору, частое и решительное влияние фаворитов царя на этот выбор — все указывает на совместное избрание царской невесты, что больше согласуется с той консенсусной моделью ограниченной монархической власти, о которой говорят Коллманн, Кивельсон, Роулэнд, Кинан и другие и которая восходит к Веселовскому. Таким образом, смотр невест — это пример зияющей пропасти между образом и реальностью монархической власти Московии, пример того, что туманно названо «фасадом самодержавия». Хотя смотр невест явно транслировал образ власти и величия, простиравшийся далеко и широко по всему царству (здесь Забелин вызывает абсолютное доверие), реальность такова, что ни одно событие при дворе не свидетельствовало о совместном характере принятия решений лучше, чем смотр невест. Царь выбирал себе невесту из ограниченного числа претенденток, почти всегда из служилых семей среднего звена. Претенденток тщательно отбирали на предварительных смотрах, причем на этих этапах только бояре и придворные, а не царственный жених. Родство как критерий отбора преобладало над добродетелью и, возможно, даже над красотой. Все это не свойственно деспотизму.

Смотры невест были действом, поставленным, срежиссированным и во многом подстроенным. Подробности того, как каждым смотром манипулировали родственники и фавориты, варьировались в зависимости от конкретной ситуации, но выбор невесты всегда разыгрывался на фоне основополагающей политики родства. Другими словами, описанные выше многие эпизоды, когда выбор невесты правителем контролировали или когда в него вмешивались, были не просто чередой не связанных друг с другом замыслов амбициозных придворных, а скорее выражением самой цели придворной политики Московии. Выбор невесты для царя так возвышал новую царскую родню (и родню этой родни), определяя значительную часть состава боярской элиты и внутреннего круга царских советников, что контроль над этим выбором стал навязчивой идеей политики. Беспокойство о том, какой выбор сделает царь,