— Они не должны были этого делать, ведь они знают, что я этого не люблю. Агги! Агги! Леди убежала! Открой дверь. Я должна найти Леди. Я должна ее найти. Она пугается.

Она повернулась и подошла к окну. Оно было закрыто и заперто на задвижку. Она подтащила кресло, встала на него и дернула задвижку. Задвижка плохо поддавалась, и пальцам было больно. Задвижка сдвинулась, и Милли, подцепив нижнюю раму за металлические скобы, медленно подняла ее. В этот вечер рама показалась ей намного тяжелее, чем раньше, когда она в последний раз открывала ее, чтобы потрясти ветки глицинии.

В лицо ей пахнул холодный ветер, и она задрожала от холода. Она вернулась к кровати, взяла свой шерстяной халат, надела, снова подошла к окну и глянула вниз. По террасе под ней быстро двигался белый комочек. Высунувшись в окно, она позвала Леди.

— Леди! Леди! Вернись! Вернись!

Но Леди исчезла за углом дома. Ой, что же это будет! Если она попадет в лес, она ведь может добежать и до дороги, а им не велят выходить на дорогу. Она же говорила ей, что нельзя бегать к дороге. Ах, Леди, Леди…

Милли еще больше высунулась из окна и схватилась за толстую сучковатую ветку глицинии. Она еще ни разу не спускалась по ней на землю, но много раз думала, как это сделать, а теперь, когда дверь заперта, она не видит другого пути выбраться из комнаты, как только через окно.

Она встала коленками на широкий подоконник, потянулась к крепкому старому ростку, крепко въевшемуся множеством щупалец в камень сбоку от окна, и, вцепившись в него обеими руками, встала ногой на большую ветку. И засмеялась. Так легко, как на лестнице! Теперь она висела, держась обеими руками, на главном стволе глицинии, а правой ногой искала опору. Найдя ее, она начала спускаться, и, пока она висела в воздухе, все мысли о собачке улетучились из ее головы. Как ей было хорошо. Она как будто летела. Она знала, что в один прекрасный день полетит. Она никому не скажет, что умеет летать, даже Агги, потому что Агги забеспокоится и насовсем закроет окно. Когда Милли спустилась уже до середины, пола халата зацепилась за ветку, и ей пришлось отпустить глицинию одной рукой, чтобы высвободить халат. Ей стало весело. Какое увлекательное приключение! Ночной воздух шевелил волосы, и она чувствовала себя такой легкой, такой свежей. Как ей хотелось вечно висеть здесь. Но как же Леди? Ах, да, вот зачем она слезает, за Леди.

Когда ее ноги коснулись земли, Милли постояла, глядя на небо, где-то ярко светила луна, но за облаками ее не видно. А вот облака такие легкие… Все такое легкое, ее ноги такие легкие. Она побежала в направлении, где приметила собаку, и скоро, завернув за угол, увидела ее. Собачка обнюхивала дождевую бочку, и Милли ласково позвала:

— Леди! Леди! Какая ты озорница. Да, да, ты озорница.

Собачка не двинулась, и Милли подхватила ее на руки, а та стала лизать ее лицо и ластиться к ней, и Милли сказала:

— Ты совсем замерзла. Ты простудишься. Мы должны вернуться в дом. Ты очень, очень большая озорница.

Она направилась к двери, которая вела к задней лестнице и которой пользовались редко. Она, как и все остальные двери в доме, никогда не запиралась. На лестнице было темно, и Милли пришлось пробираться на ощупь. После лестничной площадки начинался длинный коридор, заканчивавшийся небольшой прихожей, откуда можно было пройти в самый конец галереи, продолжавшейся до северного крыла. Вдруг Милли услышала на лестничной площадке возбужденные голоса Пегги и Руфи и, открыв дверь, тут же снова ее затворила. Они рассердятся на нее и пожалуются Агги, и Агги будет ее ругать. Лучше подождать, пока они не уйдут.

В окно лестничной площадки проникал бледный свет, Милли подошла к окну, села на узенький подоконник и стала ждать, не переставая выговаривать пуделю.

В кухне больной мозг Дейва Уотерза диктовал ему свою волю: если он будет вести себя неосторожно, если он не будет держаться умно, ему не дадут выполнить задуманное, поэтому, увидев направляющуюся к нему дочь, он заговорил с ней таким спокойным и ровным голосом, что у них пропали все подозрения:

— Давайте обсудим все здраво и разумно. Насколько я понимаю, она ушла к нему, правильно? — Дейв переводил взгляд с жены на дочь. — А нам указали на дверь. Ну, и что нам делать по этому поводу?

Мать с дочерью переглянулись, и Пегги проговорила:

— Мы могли бы пойти к Магги. Она нас примет. Ну, а Руфи… Руфи может найти себе где-нибудь работу.

— Верно, верно, я найду себе работу. — Руфи закивала отцу, не понимая еще, что заставило мать впасть в такую панику.

— Тогда ладно, если так, что будет с младшей?

— Мисс Милли? — Пегги скривила лицо и сказала: — А что мисс Милли? Агнес заберет ее с собой.

— Что! — Он рассмеялся странным надрывным смехом. — Этот тип использовал ее, только чтобы подъехать к той, другой. — Казалось, он не мог больше упоминать Агнес по имени. — Вы думаете, он согласится терпеть ее? Ни за что. Что бы там ни было, она всегда была с нами, мы ее вырастили, и я всегда найду работу, теперь принимают и хромых, и слепых. — Он громко сглотнул слюну. — Самое лучшее, это сходить за ней, привести ее сюда и спросить, с кем она хочет жить.

— Нет, не получится. — Руфи покачала головой. — Нет, папа, у нее вот-вот начнется ее состояние. И мисс Агнес дала ей днем капли. Она… она немного не в себе.

— Пойди и приведи ее сюда. — На этот раз тон его прозвучал по-другому, и обе женщины переглянулись, Пегги еле заметно сделала знак головой, Руфи вышла из кухни. Не прошло много времени, как она снова ворвалась в кухню.

— Ее нет! Ее нет! Наверное, выбралась через окно.

— Упала? — почти закричала Пегги, и Руфи успокоила ее:

— Нет, наверное, спустилась вниз. Я выглянула из окна, и там никто не лежал.

— Ах, ты, боже мой! Только этого нам и не хватало. Она снова пустилась бродить. Это все собака. Она убежала, и мисс Милли бегает за ней по лесу.

Они выбежали в людскую, Пегги с Руфи сдернули с крючков свои пальто, набросили их на себя и выскочили во двор. Пегги скомандовала:

— Руфи, берешь на себя розарий, а я бегу к сторожке. Папа отправится к озеру.

Но на этот раз Дейв Уотерз не побежал, как всегда, по аллее, потом через огород, мимо парников и оттуда в лес. Вместо этого он не двинулся с места, пока не увидел, что жена с дочерью уже не видны. Теперь для него дорога была открыта. В кладовке при конюшне стояли четыре банки керосина, и он вынес оттуда две, оттащил их на кухню и поставил на стол. Две другие он бегом протащил через кухню, потом через холл и по лестнице наверх, там по коридору и, наконец, поставил одну на пол, а другую открыл.

Начав с конца коридора, он ударом ноги пооткрывал двери во все комнаты и начал повсюду поливать керосином. В комнате Милли он облил кровать. Когда первая банка опорожнилась, он зигзагом прошелся по галере, плеская на висевшие на высоких окнах занавески и брызгая на балюстраду, а когда опустела и эта, он сбежал по лестнице на кухню и забрал оставшиеся две банки.