– Я знаю одно: ничего из этого не выйдет, – ответил он, сопроводив свои слова полным ярости взглядом.

Серена в упор посмотрела на Лаки, ничуть не уступая ему в упрямстве.

– Это потому, что тебе так удобней.

Лаки резко развернулся. Было видно, что в нем клокочет злость. Он вскинул руки, как будто приготовится кого-то придушить. Эта женщина специально все осложняет! Она нарочно отказывается посмотреть правде в глаза, а правда эта говорит следующее: смирись и отойди в сторону. Но нет, ей необходимо разложить их на мелкие части, проанализировать и попытаться найти лекарство.

– Черт побери, Серена, ты ведь видела, что случилось там прошлой ночью, – натянуто произнес Лаки, уставившись куда-то в пол, как будто ему было стыдно заглянуть ей в глаза. – Неужели ты хотела бы себе такого мужа? Кто поручится, что в следующий раз я не сорвусь?

– Можешь не рассказывать. Я все видела, – мягко ответила Серена, мечтая лишь об одном: снова оказаться в его объятиях. – И я видела, как ты поборол себя. Ты спас мне жизнь. Я видела, как потом ты заботился обо мне, я присутствовала при том, я помню, как ты ласкал меня… Пойми, Лаки, то, что случилось с Уиллисом, никак не влияет на мою любовь к тебе. Более того, заставляет меня любить тебя еще сильнее.

Но Лаки упрямо тряхнул головой и принялся нервно расхаживать из угла в угол.

– Это не любовь. Это жалость. Я прекрасно понимаю, Серена, что ты видишь, когда смотришь на меня – полусумасшедшего авантюриста без гроша в кармане, который не в состоянии позаботиться о самом себе.

– Черт побери, Лаки Дюсе! – выкрикнула Серена и, подойдя к нему, схватила за пояс джинсов, не давая ему уйти. Лицо – все в царапинах и синяках – было перекошено гневом, глаза сверкали яростью. – Я была бы тебе благодарна, если бы ты перестал заниматься передергиванием моих чувств. Я не питаю к тебе никакой жалости. Это ты жалеешь сам себя. Ты гордый упрямец, тебе страшно подумать о том, что ты далек от совершенства, что у тебя, как и у всех, имеются недостатки и страхи. Да, ты подчас выводишь меня из себя, но я люблю тебя. Ты сильный, ты добрый, ты нежный, хотя и пытаешься казаться другим. А еще ты любишь меня. И даже не пытайся утверждать обратное.

Он понимал, как должен был поступить. Но не смог. Не смог посмотреть на это прекрасное, хотя и все в синяках, лицо и сказать, что не любит ее. Потому что любил, любил больше собственной жизни. Чего он не мог – так это дать ей то, что она заслуживала.

– Я не могу дать тебе ту жизнь, которой ты достойна.

– Я достойна иметь любимого мужчину.

– Я живу посреди болота, – упирался Лаки. – Я ненавижу людей. Мне везет, если я могу прожить день, не напившись. Какое будущее ждет тебя со мной? Что я могу предложить тебе, Серена?

Ее ответ был прост, но разил наповал:

– Твое сердце.

Лаки закрыл глаза, как будто ему было больно.

– Только не говори мне, что у тебя его нет. Тебе просто страшно с ним расстаться, – заявила Серена, чувствуя, как к глазам вновь подступают слезы, а в горле застрял комок. – Лаки, я прекрасно знаю, что такое страх, – прошептала она.

Он тряхнул головой и лишь сильнее стиснул зубы, отказываясь посмотреть ей в глаза.

– Да, – продолжала Серена и заглянула ему в глаза. В ее собственных читалась мольба. – Я знаю, что это такое. Знаю, как страх способен захватить человека в плен, сделать своим рабом. А еще я знаю, что могу помочь тебе его побороть, и не потому, что я дипломированный психолог, а как женщина, которая тебя любит.

– Мне нужно идти, – пробормотал Лаки, глядя куда-то в сторону. В эти минуты лицо его было похоже на каменную маску.

На плечи Серены тяжким грузом давило отчаяние. Этот упрямец не поддается ни на какие уговоры и, похоже, намерен вновь замкнуться в себе, отгородиться от нее стеной, запереть душу на все замки, как он это делал не раз в последние несколько дней, и любые уловки с ее стороны были бессильны сломить эту стену. Любовь – это все, что у нее оставалось. Лишь любовь способна стать тем ключиком, с помощью которого она сможет снять с него оковы прошлого.

– Ты ничего не добьешься тем, что будешь прятаться от окружающего мира, – сказала Серена с грустью в голосе. – Ты хороший человек, сильный, талантливый. Ты способен дать многое и мне, и другим людям, если только прекратишь бегать от самого себя.

– Отпусти меня, Серена, – негромко отозвался он. – Так будет лучше тебе самой.

Она отступила от него и гордо вскинула подбородок, как будто это могло помочь ей побороть слезы.

– Ты думаешь, что делаешь это ради меня? Какое, однако, благородство с твоей стороны. Только в него почему-то верится с трудом. Да и мне оно не нужно. Я хочу быть вместе с тобой. Вместе мы могли бы добиться гораздо большего, нежели ты готов мне дать. Как только ты примиришься с этим, тотчас скажи мне. Я буду ждать.

Лаки резко посмотрел в ее сторону.

– А разве ты не собираешься назад в Чарльстон?

– Нет.

Еще мгновение назад у Серены не было ответа на этот вопрос, и вот теперь он у нее есть – единственное и окончательное решение, потому что ничто другое ее не устраивало.

– На какое-то время мне, конечно, придется вернуться туда, чтобы уладить некоторые дела. Но только и всего. Мой дом – Шансон-дю-Терр. Здесь мои корни. Я не могу бросить его на произвол судьбы. Думаю, мне пора принять себя той, кто я такая, а не той, кем я пытаюсь казаться в Чарльстоне. Сколько можно трусить?.. Ты помог мне понять, где мое место, кто я на самом деле.

Сказав эти слова, она выразительно посмотрела на него и зашагала к двери.

В дверном проеме показалась голова помощника шерифа.

– Эй, Лаки, лодка уже ждет. Ты готов?

Серена остановилась на минуту в надежде услышать, что он скажет в ответ, как будто тем самым он ответил бы и на ее вопрос. Но Лаки медлил.

– Да, – произнес он наконец каким-то убитым голосом. – Думаю, нам пора.

– Серена, это ты? – раздался из глубин кабинета трубный глас Гиффорда.

Серена, с чемоданом в руке, остановилась рядом с открытой дверью.

– Да, Гифф, это я, – устало отозвалась она.

– Эй, мисс Рена! – обратился к ней дед, сидя в кожаном кресле, и даже поднял в приветственном жесте чашку кофе. – Я рад, что ты вернулась.

– Спасибо, дедушка.

Ей так хотелось сказать, что она рада своему возращению в родной дом, но в данный момент ею владела одна лишь усталость. Боже, с каким удовольствием она свернулась бы калачиком на восточном ковре между двумя псами и проспала бы целую неделю, а то и две-три. Оба пса подняли головы и вопросительно посмотрели на нее. Один даже негромко тявкнул, после чего лениво перевернулся на бок, как будто лай отнял у него последние силы.