застойных болот, возникшие на местах древних морских заливов, и высокие, поросшие лесом гряды столь же древних дюн, отмечающих прежние береговые линии.

Всякий раз при взгляде на террасы мне приходила мысль, что здесь время предстает особенно зримо, воплотившись в эти плоскости, гряды и болота, причем каждая такая веха отмечала определенный отрезок земной истории с интервалом в две — три с половиной тысячи лет. Получилось так потому, что тяжелый ледяной щит последнего ледникового периода за десятки тысячелетий своего существования вдавил в глубь земной коры не только Скандинавию и Кольский полуостров, но и весь Север Европы. Сравнительно с общей продолжительностью оледенения потепление здесь наступило, можно сказать, внезапно. Лед начал быстро таять, и давление ослабевало быстрее, чем выпрямлялась земная кора. Единый когда-то массив растрескивался, дробился на гигантские блоки, каждый из которых поднимался рывками, с внутренними сдвигами, разломами, остановками, во время которых и происходило образование этих террас. Вместе с тем колебался и уровень Мирового океана. Иногда движения суши и моря совпадали, иногда оказывались противоположными по направлению.

Два шага назад, шаг вперед — примерно так отступало море, два шага вверх, шаг вниз — так поднималась суша. На самом же деле движения эти были во много раз сложнее, на них воздействовали другие силы, то ускорявшие, то замедлявшие процессы. Вода, ветер, потоки из-под ледника прикрыли как бы «плащом» своих наносов каменный блок Кольского полуострова, и в складках этого гигантского плаща нужно было искать едва заметные следы, оставленные древним человеком.

Где их следовало искать? По каким признакам? В походах по берегу я провел много дней, однако нигде не находил привычных для меня осколков кремня и россыпей черепков, по которым безошибочно находишь неолитические стоянки в средней полосе России. На Севере человек делал свои орудия из кварца, но кварцевые орудия я видел только на фотографиях, где они выглядели бесформенными белыми пятнами. Иногда я замечал россыпи битого кварца, но кварцевые гальки лежали здесь повсеместно. Вот и теперь, пока я шел по тропе, упорно державшейся третьей гряды дюн, мимо обширных песчаных котловин, мой взгляд то тут, то там натыкался на россыпи кварцевых осколков. Они были естественны на фоне красно-коричневого песка, пестрой гальки, набросанной когда-то бушующим морем.

Не знаю, сколько бы потребовалось мне времени, чтобы осознать разницу между осколками и окатанными голышами — между камнем, расколотым рукой человека, какими были все эти кварцевые россыпи, и обычной морской галькой, если бы тропа не вывела меня на высоко приподнятый мыс, где ветер давно уже сдул весь песок, оставив на его месте плотный галечниковый панцирь. И, словно подчиняясь приказу невидимого режиссера, ожидавшего именно этого мгновения, редеющие облака раздвинулись, обнажив промытую синеву полярного неба, и невесть откуда появившееся солнце вонзило лучи в берег и море, высветив картину, которая навсегда осталась в памяти.

Омытые дождями, обдутые и очищенные ветром лучше, чем рукой археолога, на красном галечниковом панцире рядами лежали кучи черных камней древних очагов. Их было здесь несколько десятков, оставшихся на месте большого стойбища. Они тянулись цепочками параллельно берегу, а вокруг каждого из них, словно очерчивая территорию былого жилища, в лучах солнца сверкали обломки кварца и горного хрусталя.

Зрелище было сказочно великолепным. Все искрилось от капель еще непросохшей влаги и сверкало красками. Густо-зелеными с белыми и розовыми пятнами сияла тундра; красным, желтым, коричневым цветом играла галька; белый кварц контрастировал с черным камнем очагов, а за всем этим клокотало море, на котором светились пенные гребни катившихся на берег сизых волн…

И пусть небо снова затянула мгла, спряталось солнце и пронзительнее стал ветер… что из того? Сейчас я готов был верить, что все три предшествующих года, никуда не сворачивая, шел к этим самым обломкам кварца, которые как бы разом высветили все находки, мимо которых до сих пор проходил по берегу, отмечая их в памяти, но не догадываясь, что открытие уже произошло. Теперь же я знал, что на дюнах за Большой Кумжевой лежит развеянная стоянка; что на пространствах обширных песчаных раздувов возле Малой Кумжевой меня ждут по меньшей мере три места, где лежат остатки стойбищ первобытных обитателей этого берега; что на песчаных буграх за Варзугой надо внимательно изучить подобные же котловины… Теперь я знал, что везде по берегу под моими ногами оказывались развеянные, раздутые, открытые для изучения стоянки неолитических охотников и рыболовов, мимо которых я умудрялся пройти, не заметив… Нет, заметив, но не опознав!

Сбросив рюкзак, шагая от очага к очагу, я выбирал из россыпей кварцевых осколков маленькие скребки и скребочки, проколки, ядрища, с которых когда-то неолитические охотники скалывали короткие полупрозрачные пластинки, поднимал скребки из прозрачного горного хрусталя, вспыхивавшие словно крупные капли дождя, и рядом с ними находил наконечники копий и гарпунов из синевато-серого шифера, тщательно отшлифованные на красных песчаниковых плитах, лежавших тут же. Попадались пластинчатые, изогнутые под тупым углом ножи из сланца, на манер сапожных ножей, какие мне приходилось видеть на фотографиях финских археологов, топоры и тесла из черного роговика… Все это лежало на поверхности, не требовало раскопок, и можно было заметить, как за тысячелетия поток летящих с ветром песчинок избороздил, стесал, изъязвил поверхность орудий и окружающих их камней, как будто над всем этим не раз и не два пронесся абразивный вихрь пескоструйного аппарата…

Уходя дальше по берегу, оглядываясь на оставленное мной древнее поселение, я уже знал, что мне предстоят делать здесь в следующем летнем сезоне. Все, что копилось в памяти эти годы, все, что до недавнего времени представлялось несвязанным и случайным, теперь обрело свою четкость, взаимосвязанность и постепенно находило свое место в картине, которая открывалась перед моим мысленным взором. Нет, ничто не оказывается напрасным или не стоящим внимания!

3

Если я полагал, что с Терским берегом прощаюсь до будущего лета, то, прилетев в Москву, довольно скоро убедился в своей ошибке. Я не просто вернулся туда той же осенью. Совершив — теперь уже в обратном направлении — путешествие по берегу на восток, я обнаружил, что этот край, словно бы вознаграждая за трехлетнее ожидание, буквально забрасывает меня открытиями. Остатки древних стойбищ, то маленьких, то больших, открывались почти на каждом шагу. Теперь они манили уже издали россыпями колотого кварца, темнели на песке кучами обожженных камней очагов… И когда на следующее лето наша маленькая экспедиция обосновалась в Пялице, искать места древних стойбищ уже было не нужно. Рассматривая берег в бинокль с вершины очередного холма, я почти наверняка мог указать точки, где нас ждут новые находки.