— Остановитесь! Это мой приказ!

Англичане неохотно отступили — ослушаться Бедфорда не посмел бы никто. Рыцарь в дорогом доспехе и шлеме с забралом обернулся на товарищей.

— Приказываю сложить оружие! — приказал он. Трое рыцарей готовы были погибнуть, но не сдаться. — Мы не поможем ей мертвыми…

Он перехватил меч левой рукой в стальной перчатке, взяв его за окровавленное лезвие. Английские рыцари из охраны регента, все еще сжимая в руках оружие, разъехались в стороны. Предводитель разбойников тронул коня и, подъехав к лорду Бедфорду, протянул ему меч. И когда тот взял его за рукоять, предводитель снял с головы шлем и тряхнул взмокшей головой.

— Меня зовут Жан Потон де Ксентрай, я рыцарь, — сказал он.

— Ксентрай? — нахмурился регент. — Да вы, кажется, один из первых капитанов Карла Валуа?

— Он тот самый де Ксентрай, который обезобразил лицо моего родного брата — Жана, — за спинами разводящих в стороны лошадей англичан сказал кто-то.

— Слава Богу, Луи, вы здесь, — обернулся к рыцарю лорд Бедфорд. — А то я уже стал беспокоиться, что вы непростительно отстали!

Снимая шлем, вперед выехал Луи Люксембург, с ног до головы закованный в броню, в черном плаще. Епископу Теруанскому, первому из советников, Бедфорд и поручил следовать за ним с большим отрядом.

— Вы оказались правы, Луи, — кивнул лорд Бедфорд. — Нас ожидали.

Англичанин и люксембуржец, оба взглянули в лицо французу.

— Надеялись взять меня в плен? — спросил регент. — И потребовать за меня Жанну? Ничего не скажу, план хорош!

Луи Люксембург усмехнулся:

— Но на всякого хитреца найдется хитрец почище, капитан.

Потон де Ксентрай молчал, гордо подняв голову. Враги перехитрили его, и с этим приходилось мириться. Несомненно это было предательство…

Неожиданно круг всадников дрогнул. Четверо английских бойцов вытащили к лорду Бедфорду упирающегося человека. Его бригандина была разрублена в нескольких местах, лицо — окровавлено, глаза горели непримиримой ненавистью к удачливому победителю.

— Мы взяли его, милорд, — сказал оруженосец Бедфорду. — Едва не ушел в лес. Он убил еще пятерых наших, прежде чем попасться!

— Как твое имя? — спросил регент у кряжистого лучника.

Тот молчал, только яростно скалил зубы.

— Как твое имя, стрелок? Или я не достоин его услышать?

— Ричард, милорд, — зло сказал тот.

— Ты… шотландец?

Лучник засмеялся.

— Говори же…

— Да, я шотландец, милорд.

Бедфорд усмехнулся:

— Я так и подумал. Англичане — злы, но вы, шотландцы, злее во сто крат. — Он вытер о край плаща, протянутого ему, лезвие двуручного меча. — Вы неисправимы, поэтому я вешаю вас при первом удобном случае… Что ж, капитан де Ксентрай, и вы, господа, — он обращался к трем пленным французам, — следуйте за нами. Мы торопимся в Париж и надеемся с рассветом быть там. А этого, — он кивнул на шотландского лучника, — повесить на суку. Здесь же и сейчас.

Потон де Ксентрай метнул взгляд на Ричарда, затем на Бедфорда.

— Милорд, я прошу вас!

— Ни слова больше, рыцарь! — рявкнул регент. — Именно так я поступаю со всеми шотландскими собаками. Что до вас, то вы — мой пленник, поэтому смиритесь. Думайте о своей жизни!

— Не просите за меня, сир де Ксентрай! — крикнул Ричард, которого уже волокли к дереву. — Я — шотландец!

Лорд Бедфорд усмехнулся:

— О том и речь!

Ричарда повалили на землю у дерева, скрутили руки и ноги веревками, чтобы сбить его сопротивление. Набросили на шею петлю и перекинули веревку через сук, привязав конец в седлу крепкой лошади. Англичане, ненавидевшие своих соседей по острову, улюлюкали. Всадник двинул лошадь вперед.

— Гореть тебе в аду, Бедфорд! — прохрипел Ричард, перебирая ногами по земле. Его уже медленно тащили вверх, а он еще сопротивлялся. — Будь проклят!

— Я слышал это много раз, шотландец! — откликнулся регент. — Пришпорь коня, солдат!

Английский всадник ударил шпорами по бокам своего коня, и тот рванул вперед. Тело Ричарда взметнулось вверх, он почти задел головой сук. Шея от рывка не сломалась — это был настоящий бык, и он еще немного бился там, наверху, извивался и дергался, а потом затих.

— Кончено, — сказал Луи Люксембург. — Вы можете отправляться в путь, милорд.

Всадник рассек мечом веревку, и тело Ричарда грузно упало на землю.

— Распорядитесь, Луи, чтобы собрали наших раненых и похоронили убитых, — сказал Бедфорд, все еще глядя на черный сук, клыком читавшийся на фоне ночного синего неба. — Раненых французов пусть прикончат — это наемники, они ничего не стоят.

«Привели ее из замка. Лицо ее было закрыто. Согласно донесению видевших ее, ее подвели к месту, где уже было все готово, чтобы зажечь огонь»

Летопись Персеваля де Каньи

Целую неделю Жанна томилась в ожидании нового публичного допроса. Но кольцо из волков, лязгающих зубами, оказалось ею разорвано.

10 марта судилище продолжилось, но при закрытых дверях — в камере Жанны. Его возглавил опытный, но незлобивый богослов Ла Фонтен, старый товарищ Кошона. «Попробуйте теперь вы пободаться с ней», — сказал коллеге епископ Бове, сослался на простуду и «слег» в доме архиепископа Руанского.

Теперь судей, рассевшихся вокруг клетки на стулья, кутавшихся в шубы, занимали исключительно вопросы теологии. И больше другого волновало отношение Жанны к «церкви воинствующей». Девушку сразу насторожило это понятие, для нее — новое. Она всегда считала, что церковь и Бог — едины. Так было для нее, но не для богословов-парижан. Для них церковь воинствующая — это церковь земная, та, которую представляли на этом свете они — теологи, клирики, инквизиция, наконец. А вот церковь торжествующая, которую Жанна принимала сердцем и умом, была в облаках. Она поднималась где-то невидимым оплотом, и там восседал Господь, и в окружении воинства ангелов повелевал всеми. Об этой церкви всегда грезила Жанна, ее превозносила в своих молитвах. И между ее судьями, обслуживающими интересы англичан, и церковью, торжествующей с самим Господом во главе, Жанне виделась такая же пропасть, как между землей и небом.

— Скажи нам, Жанна, согласна ли ты во всем покориться церкви воинствующей, то есть господину нашему папе, кардиналам, архиепископам, епископам и другим прелатам церкви? — взяв слово, грозно спрашивал у нее Жан Бопер.

— Я покорюсь церкви воинствующей, лишь бы она не повелела мне сделать невозможное. Но если мне придется выбирать между Господом моим и этой церковью, я выберу Господа.