— И за все баталии, которые ты вела, ты ни разу не убила ни одного противника?

— Я ни разу не убила ни одного человека.

— Столько кровопролитных битв, взятых крепостей, и не одного убитого своей рукой! Может ли быть такое?

Вся капелла замка Буврёй задыхалась от негодования. «Ложь!» — кричали английские аристократы. Им-то было известно, какова Жанна на поле боя, с оружием в руках! «Ведьма лжет!» — с пеной на губах вопили они.

Кошон громко бил молотком по столу.

— Наше дело выслушать ее! Выслушать, господа!

Зал утихал…

— Но зачем тогда Жанне нужен был меч и боевой топор? — не унимались богословы.

Они опять и опять говорили наперебой:

— Ее всегда видели в гуще битвы!

— Французы, англичане и бургундцы смогут подтвердить это!

— И все это время, когда над ней заносились мечи и копья, она смиренно держала в руках знамя?!

Свидетели готовы были присягнуть: она не избегала рукопашных схваток! Она проливала кровь, и не единожды!

— Ответь нам, Жанна, зачем тебе был нужен твой меч и боевой топор, если ты не выпускала из рук знамени и не думала собственноручно разить противника?

Жанна молчала — она смотрела в толпу и не видела сейчас ни одного лица.

— Ответь нам, Жанна, — сдержанно попросил Кошон. — Это законный вопрос.

— Мое оружие укрепляло меня, — негромко проговорила девушка.

— Тебя укрепляло оружие? — зацепились за нечаянно оброненную фразу парижские богословы. — Но ты говорила, что тебя укреплял Господь?

— Значит, не слишком она надеялась на Бога, если обзавелась смертоносным оружием!

— К тому же у нас есть свидетельства, что ты прекрасно владела им. Участвуя в турнирах со своими офицерами, ты готовилась к битвам. Готовилась драться — мечом и топором!

— Вот именно, отсекать руки и разрубать черепа!

— И ты хочешь убедить нас, что владея мужской профессией — сражаться на поле боя, ты в гуще битвы никогда не вынимала из ножен меч?!

Жанна молчала. Реки крови, которые проливала она на полях Франции, сейчас текли через ее сердце. Но быть откровенной с этими людьми она не могла. Они разопнут ее. Немедленно. Здесь же!

— Скажи нам, Жанна, какое войско передал тебе дофин Карл, когда поручил командование?

— Он дал мне несколько тысяч человек…

— И каковы были твои действия? Кто разрабатывал план похода на Орлеан?

— Господь Бог.

— Ты говоришь о своих «голосах»?

— Да, я говорю о Голосе, который указывал мне путь.

— И ты ни разу не усомнилась в своей победе под Орлеаном?

— Откровение, которое было у меня, не давало мне повода усомниться в этом. Когда мы вышли из Блуа, я уже знала, что снятие осады с Орлеана — вопрос времени. Я знала об этом еще в Домреми. В той деревне, откуда я родом. И об этом я сказала своему королю, как только пришла к нему в замок Шинон.

— Скажи нам, Жанна, говорила ли ты своим людям, чтобы во время штурма бастионов вокруг Орлеана они не боялись англичан? Что твоя сила оградит их — и ты сама будешь принимать на себя стрелы, дротики, камни из метательных орудий или из пушек?

— Нет. Мои солдаты погибали и получали ранения, как и все прочие. Я не переставала говорить моим людям одно, главное: чтобы они не колебались и сняли осаду.

— И ты была ранена под Орлеаном?

— Да, была.

— Когда и где?

— Во время штурма Турели.

— Как это случилось? Расскажи нам.

— Я первая приставила лестницу, чтобы мои люди взбирались наверх. Тогда меня и ранили стрелой.

— Пусть укажет, куда!

— В шею…

Она сказала это негромко. Жанна не хотела вспоминать тот штурм. Но воспоминания сами атаковали ее, внезапно. Крики и лязг оружия обрушились на нее, окровавленные лица, обрубки конечностей, которыми была устлана земля. Разбитые черепа и розовая каша — забрызганные кровью мозги. И сталь, много стали, алые от крови мечи, и хруст, хруст костей. Потом рыжая физиономия наверху, в проеме бойницы, и тупой удар, боль, желание крепче сжать знамя. Но оно уже выпадет из рук. Звуки плывут. Она глохнет. И опять врываются крики. И вновь исчезают — разом. Тьма…

— Жанна! — окликнули ее.

— Да? — точно очнувшись, рассеянно проговорила она.

— Тебе плохо, Жанна?

— Нет, — она отрицательно замотала головой, — ничего …

— Тебя ранили в шею, и ты осталась жива? Не истекла кровью?

— Чуть ниже шеи, — ее пальцы нащупали узелок в области ключицы. — Вот сюда. Я могу показать, господа. У меня остался шрам.

— Ты знала наперед, что будешь ранена?

Она собралась — последние крохи недавней грезы, кошмара, вернувшегося неожиданно, разом, рассыпались.

— Я хорошо знала об этом и сказала о том своему королю.

— И тебя не остановило ранение?

— Нет. Ни меня, ни мое войско.

— Но как такое могло быть?

— Я получила большое утешение у святой Екатерины и поправилась в течение двух недель.

— Эти две недели ты была прикована к постели?

— Нет, я ездила верхом и готовила моих людей к битве. Надо было торопиться…

— Торопиться? Куда, Жанна?

— Все мои победы, точно надежные камни, выстилали дорогу к одному городу — Реймсу, где я должна была короновать дофина Карла. Что я и сделала позже.

— Скажи нам, Жанна, ты щадила своих противников?

— Я щадила тех, кто готов был сложить оружие.

— Когда комендант Жаржо предложил тебе двухнедельное перемирие, почему же ты не согласилась? Разве мир — не то, чего ты добивалась на французской земле?

— Мне не нужно было перемирие с англичанами. Я и сеньоры моего войска потребовали от англичан сдачи крепости и немедленного ухода. Мы предложили им оставить оружие и доспехи и уйти на конях, в кафтанах или плащах, как мирные граждане. Я пообещала сохранить всем жизнь. Это ли не милосердие? Это ли не попытка решить наше дело миром? Я никогда не нарушала своего слова и сдержала бы его в этот раз. Но коменданту Жаржо графу Суффолку нужно было время, чтобы дождаться подкрепления и решить наши дела войной. Я не предоставила ему этой возможности. Я предупреждала его: штурм Жаржо будет жестоким, и он был таковым. И кто не был убит в Жаржо, тот был пленен, как и сам граф Суффолк!

— Тогда ответь нам, Жанна, на следующий вопрос. Ты штурмовала парижские ворота Сент-Оноре восьмого сентября тысяча четыреста двадцать девятого года — в праздник Рождества Богородицы. Неужели «голоса святых» подсказали тебетакойдень наступления на Париж?