Закончив охоту на селезней с привязанной уткой, я обыкновенно садился в плоскодонную лодку, которую направлял Максим. Мы объезжали кусты и подъезжали к отмелям. Между кустов иногда вырывались селезни, и я по ним стрелял. На отмелях мы находили турухтанов. Эти птицы (порода куликов) в своем весеннем оперении (самцы) очень красивы. Иногда можно было наблюдать очень забавные бои между самцами-турухтанами.

Охота на турухтанов на Сейме не бывала никогда прибыльной. В лучшем случае удавалось убить 4—5 турухтанов. Но поездка по разливу в лодке, при общей весенней обстановке, была сама по себе очень приятна и интересна.

Иногда я с покойным Александром Михайловичем Драгомировым159 (дядя Коля) и с Андреем отправлялись летом в долину Сейма на целый день. Однажды к нам присоединился и двоюродный брат Драгомировых, Горовой. Горовой был слишком грузным для болотной охоты, и мы предвидели, что он будет больше нас тянуть к телеге с закуской, а закуски на этот раз и Горовой и Андрей (по особому заказу и наставлению дяди Коли) набрали много. Выехали мы чуть свет. Доехав до известных нам хороших мест, мы разошлись, условившись о месте сбора, куда был направлен наш «обоз». День выдался удачный и в смысле погоды, и в смысле обилия дичи. Я стрелял хорошо, и часам к 11 утра сумка ягдташа и все наружные ремешки с колечками были наполнены бекасами и дупелями. Пора было двигаться к месту сбора, да и собака устала и уже плохо работала.

Придя на сборный пункт, я увидел уже всех в сборе. Около стога сена был разостлан ковер, на котором уже были разложены закуски, а над ним был устроен навес. Александр Михайлович и Андрей Антонович также набили много дичи и были довольны своей охотой. Горовой ворчал, что болото слишком вязкое и что его постигла неудача: он убил всего 4—5 штук дупелей и бекасов. Но видно было, что он уже успел несколько поохотиться на закуску.

С аппетитом поев и напившись чаю (в этих случаях всегда брали с собой самовар), мы легли поспать. Проснулись только часам к четырем; выпили еще по стакану чаю и решили обойти новые места. Горовой объявил, что устал и останется при «обозе». Только отошли мы шагов 50 от нашего привала, как мой Марс потянул и замер на совершенно сухой полянке, окаймленной узкой полоской камышей, росших вдоль болотистой канавки. Александр Михайлович и Андрей высказали предположение, что, вероятно, Марс стал по перепелу или по коростелю. Но стойка показывала, что дичь более «серьезная». Марс весь дрожал и, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, нервно втягивал в себя воздух. Было ясно, что «кто-то» сильно наследил и сильно пахнет. Я подошел к Марсу и стал внимательно всматриваться в траву по направлению его стойки. Наконец увидел, шагах в 15 от Марса, высунувшуюся из травы головку птицы, внимательно смотревшую на собаку. Я пригляделся и решил, что это коростель. Показал на видневшуюся в траве головку Александру Михайловичу и Андрею; они также решили, что это коростель. Я сначала не хотел стрелять и стал отзывать Марса, но последний почти припал к земле и еще нервней вытянулся на стойку. Что за оказия? Я решил выстрелить. Грянул выстрел; на земле запрыгало несколько подбитых птиц, и оттуда же с треском поднялся громадный выводок куропаток, не менее 20 штук. Я так ошалел, что второй раз выстрелил и сбил еще одну куропатку только после того, как рядом со мной загремели выстрелы Александра Михайловича и Андрея и упало несколько подбитых ими куропаток. Закончили мы наш охотничий день на болоте охотой на куропаток, табун которых после наших выстрелов разлетелся (рассыпался) в разные стороны.

Вспоминаю очень удачные охоты на дупелей и бекасов в окрестностях Меджибужья, куда я ездил подряд три года на специальные кавалерийские сборы. Обыкновенно под вечер я и командир 1-го эскадрона Ахтырского полка Ольшанский отправлялись на бричке к «исторической» мельнице и там отлично охотились на длинноносых красавцев. (Мельница стала «исторической» после нашумевшего в свое время еврейского погрома в Меджибужье. Было это, если не ошибаюсь, в 1896 году. Во время специальных кавалерийских сборов в какой-то праздничный день два корнета Белгородского уланского полка проходили по улице местечка. На одном из балконов стояли несколько еврейских девушек, с которыми стали заигрывать корнеты. Один из корнетов крикнул, что он взберется на балкон и перецелует девиц. Одна из них, смеясь, крикнула: «А ну-ка, попробуйте». Корнет долго не размышлял и быстро взлез на балкон. Поднялся визг, и корнет действительно поцеловал одну из девиц. После этого он слез на землю к приятелю, и они пошли дальше. Но тут оказалось несколько еврейских юношей, которые, возмутившись поступком офицера, стали что-то кричать. Корнет, виновник происшедшего, выругал этих юношей и со своим приятелем пошел своей дорогой. В это время один из евреев наскочил сзади и ударил корнета. Последний рассвирепел, выхватил шашку и погнался за жидком. Жидок бросился в какой-то трактир, офицер за ним. В трактире оказалось несколько евреев, которые, защищая своего, помяли корнета, отняли у него шашку и сорвали с него погоны. Корнет, вытолкнутый на улицу, бросился в свое полковое собрание. Бывшие там офицеры одного из эскадронов подняли по тревоге свой эскадрон и бросились в местечко наказать виновных и отобрать шашку и погоны. Произошел небольшой еврейский погром; были разгромлены трактир и два-три прилегавших еврейских дома, куда, как думали офицеры, скрылись виновники. Один из побитых жидков сказал, что истинный виновник давно уже скрылся; что это мельник с мельницы около болота, который славился своей силой.

Ночью тот же эскадрон, во главе с группой офицеров и пострадавшим корнетом, двинулся к мельнице. Мельник заперся и не хотел впускать прибывших улан. Дверь взломали. Мельник оказался действительно очень сильным, но в конце концов солдаты его одолели и связали. При обыске были найдены шашка и погоны, которые, по глупости, мельник прихватил с собой. Найдя «вещественные доказательства», мельника избили до полусмерти, и уланы уехали. Мельник оправился; началось дело. В результате командир полка (Папа-Афанасопуло) был смещен, а командир эскадрона и несколько человек офицеров (в том числе и злосчастный корнет) были по Высочайшему повелению разжалованы в солдаты и переведены в другие полки.)

Несколько раз, обыкновенно между 5 и 10 июля, я ездил в имение графа Ржевусского поохотиться на гусей. В его имении был громадный заросший камышом и травой пруд. Пруд предназначался исключительно для охоты, и его никогда не чистили. Этот пруд, длиной около трех верст, находился среди полей, вдали от селений. Весной оседали там пролетные гуси и всевозможные утки.

На охоту на гусей обыкновенно выезжали два раза в день: утром и под вечер. Утром, сейчас же после восхода солнца, на плоскодонной лодке охотник скользил по озеру среди зарослей камыша. Гусей было много, и выводки срывались то с одной, то с другой стороны. Охота была очень интересная и прибыльная.

Перед заходом солнца на лодке становились где-либо в камышах. Гуси подымались с разных сторон озера, сбивались в крупные стаи и летели на ночь на поля. Но перед отлетом на поля обыкновенно гуси делали несколько кругов над озером и налетали на притаившихся стрелков. Охота эта была менее интересна, но стрельба была интересной и подчас очень трудной.