об Аллке. Они – его самые любимые девочки, но девочки – это девочки, а Валера – его друг, другого такого у него никогда не будет. Когда-то он его встретил и всё … Что 'всё'? 'Всё' в том смысле, что другого друга у него никогда не будет, их дружба – это сложное, необыкновенно удивительное явление, которое нуждается в осмыслении, литературном … осмыслении. Вот написать бы книгу о Валере, о них двоих, о дружбе! Нет, не получится … не получится. Гриша подумал, что он к этому не готов, пока не готов.

Вечером они с Маней посмотрели какое-то политическое ток-шоу, потом очередную серию ежевечерней дряни. Маруся пошла спать, а Гриша взял с полки синий томик 'Опытов' Монтеня. Он очень давно не брал в руки эту книгу. Ага, вот глава номер 28 'О дружбе'. Монтеня Гриша всегда воспринимал, как близкого и понятного человека. Свойский обычный, образованный и умный дядька. Жил в 16-ом веке … и что с того? Читаешь его и ловишь себя на мысли, что тебе это тоже в голову приходило. Гриша принялся читать главу, узнавая давно нечитанный текст. Монтень писал о дружбе вообще, но имел в виду свою дружбу с Этьеном де Боэси, с которым познакомился на службе в парламенте города Бордо. Боэси был постарше, но как писал Монтень 'такая дружба встречается раз в 300 лет'. Ну да понятно, женщина – наша жена, мать наших детей не может быть 'другом', просто потому что она женщина, следовательно она не может нас понять и мы ее не можем. А вдруг это правда? Гриша был не готов к такому отношению к женщине … но Монтень написал то, о чем он и сам размышлял, и даже обсуждал это с Валерой. Они же тоже всегда отличали любовь и семейную жизнь пары от мужской дружбы, именно мужской, женская дружба, как они всегда думали, существует, но никогда не может стать такой всепоглощающей, как мужская, женщина, ведь, 'ставит' на мужчину, не может быть морально самостоятельной. Для нее всегда будет важнее семья, а не духовный мир бесед и споров … что-то такое они с Валерой исповедовали. Монтень тоже так думал и не стыдился этого. Человек своего времени. Понятно, что Гриша ни за что бы подобных мыслей никому не высказал. Его бы не поняли, а Валера понимал …

Глава была довольно длинная, Гриша читал быстро, как истинный гуманитарий, умело перескакивая через строчки. И вдруг он понял, почему Монтень написал о Боэси, а он сам чувствовал себя не в праве писать о Валере. Боэси в 33 года умер от чумы, естественная по тем временам кончина … Монтень написал о своей неизбывной скорби, о потери самого дорогого на свете человека, которого он считал братом. Боэси ушел от него и всё эссе о Дружбе было продиктовано щемящим чувством утраты. Так вот в чем дело: Валера был, слава богу, жив! Писать о живом? Ничего и не получалось. Гриша ужаснулся чудовищности своей мысли: он что, ждет Валериной смерти, чтобы тоже написать 'О дружбе'? Хотя … зачем ему реальная Валерина смерть? Придет же в голову такое кощунство … Да, Валера должен умереть, нужно его потерять, чтобы осмыслить их отношения, но речь идет о смерти литературной … ему просто надо представить себе 'непредставимое'. Гриша почувствовал, что он сможет … он похоронит Валеру и тогда … напишет о них, о нем, о себе.

И моментально, как это всегда с ним бывало, он перешел от 'слов к делу'. Как ему Валерку умертвить? Он заболеет и умрет? Трагически погибнет? Интересно, сказать ему? Как-то неправильно такое говорить. Валерка расстроится или не возьмет в голову? Нет, ничего он говорить ему не будет, сам все сделает, а потом … посвятит другу свою книгу. Так, так … а как это сделать композиционно? Дать вступление, главу о Валериной смерти? Да никогда он никаких вступлений не писал … а сейчас написать? Непонятно. Да, надо дать очень короткое вступление … сегодня мне позвонил Валерин отец и сказал, что … или нет, может позвонят из полиции? Или Янка позвонит? Да, пусть Янка! Только надо имена всем сменить. Короче, мне позвонили и сообщили, что Валерка разбился на мотоцикле. Насмерть. Травмы несовместимые с жизнью. А что … у него же есть мотоцикл. Японский, красный, очень дорогой. Валерка гоняет по дорогам, находя в этом какое-то удовольствие и вот … подробности: упал за ограждение шоссе, стукнулся головой о дерево или об опору моста … ну что-нибудь такое.

Гриша уже лежал в кровати и представлял себе детали: он немедленно покупает билет в Калифорнию … встреча с Валериными родителями, Янкой, идет на кафедру, видит Валерин портрет в черной рамке … похороны. Много народу, коллеги, друзья, Янка с мужем и маленькой Моникой, много черных шляп. Открытый гроб … или закрытый? Валерина мать попросила его выступить, что-то сказать об их дружбе.

Гриша уснул в невыносимой печали, он хоронил Валерку.

Начались каникулы. Аллка была на сносях, ей через пару недель пора было рожать. Жизнь текла по обычному летнему расписанию. Приближалась летняя школа, Гриша каждый день разговаривал с Валерой. Друг приглашал его в Калифорнию, обещал повозить по разным курортным местам. Гриша говорил, что приедет, но только после Аллкиных родов. Его не оставляли мысли о Валериной гибели. Иногда он ловил себя на том, что представляет себе разбитое тело друга, кровь, раздробленные кости черепа, вывернутые под немыслимым углом ноги, рваные раны на животе и груди. Валеру несут на носилках, рядом искореженный мотоцикл, мигающие красно-синие огни полицейских машин, фургоны скорой помощи, парамедики вдвигают в салон черный, наглухо застегнутый мешок. Смятые столбики по обочине, черные следы шин на асфальте, пахнет бензином … Кошмарные, до ужаса достоверные картинки.

А потом … квартира Валериных родителей. Потерянный дрожащий отец, в нем уже ничего не напоминает уверенного в себе пилота гражданской авиации, мама, суетливо предлагающая ему чай, наливающая в чайник воду, а потом забывающая, что она хотела сделать. Она то что-то вспоминает из их общего с Валерой детства, то вынимает из шкафа семейные альбомы, то принимается рыдать. Отец вскакивает с места и наливает ей в стакан капель, отчитывая их мелко подрагивающей рукой.

На похоронах мать вдруг начинает заваливаться, Гриша старается ее удержать и она обвисает на его руках. Валерины родители – это теперь его ответственность. Валера ушел, и теперь он должен о них заботиться, кому же еще? Гроб открыт