Петя же Ниткин, несмотря на смешные круглые очки и изрядный животик, от которого его не избавила даже суровые корпусные занятия на полосе препятствий, оказавшись вне надзора мамы с тетей Арабеллой, действовал смело и решительно. Остановил извозчика, повелительным тоном велел ехать на Балтийский вокзал.

…До Гатчино добрались, когда уже начинался вечер. Петя повёл их кружным путём, уверенно отыскав разведённые прутья массивной и высокой решетки, окружавшей корпус.

— Сюда. Дай Бог, никому из начальства на глаза не попадёмся!..

Им повезло. Они добрались до флигеля, где квартировали учителя, не встретив не только никого из начальства, но и из других кадет — воскресенье, вечер, все возвращались из отпусков, из Петербурга, многие уже освоились в Гатчино, обросли приятелями, гостили в семьях друзей.

Петя отчаянно затарабанил в дверь с табличкой «И. И. Шульцъ, коллежскiй секретарь».

— Матрёна, Матрёна Ильинична! — кинулся Петя к открывшей им дверь молодой крепкой женщине в длинном платье и переднике. — Ирина Ивановна у себя?

— Боже мой, Петр, что случилось?

Ирина Ивановна Шульц как по волшебству выросла у Матрёны за спиной. Увидела Игоря с Юлькой — и зажала себе ладонью рот. Зажмурилась на миг, а потом сказала, ровно и очень спокойно:

— Заходите, дорогие мои. Матрёша, милая, давай на стол соберем чего ни есть.

— У меня-то, Ирина Иванна, — и только «чего ни есть»? — возмутилась Матрёна. — Да я, если надо, роту накормлю!

— Не сомневаюсь, не сомневаюсь, не сердись, — улыбнулась Ирина Ивановна и Матрёна тотчас растаяла.

— Это вот этих-то двоих накормить? Да чего их кормить, худющие, аки щепки! Вот Петр Николаич-то другое дело! Его одно удовольствие кормить! Сразу видно, не пропадает кормёжка-то! Сейчас, сейчас соберу, — она направилась вглубь дома, продолжая рассуждать вслух: — Пироги, дело понятное… лапшу домашнюю…

… «Чего ни есть» у Матрены оказалось ветчиной, цыпленком жареным, пирогами с капустой и грибами (не считая упомянутой лапши). Поставила всё это, разожгла самовар. Жалостливо вздохнула над Юлькой (видать, переживая за её худобу) и накинула той на плечи теплейший пуховый платок.

Ирина Ивановна быстро обняла и Игоря, и Юльку, перекрестилась сама, перекрестила их.

— Слава Богу, обошлось всё! Добрались! Ну, рассказывайте!

Пришлось повторить всю историю, поведенную Пете Ниткину.

Ирина Ивановна выслушала, не перебивая, кивнула.

— Да, всё верно. Нас всех и впрямь вынесло обратно, в наш поток, почти в то же самое время. Но, получается, вас сюда не посылали?

— Нет, — покачал головой Игорёк. — Это вот Юлька у нас такая… талантливая оказалась.

— Я не виновата! Я не хотела! Это всё случайно!

— Всё к лучшему, — успокоили их Ирина Ивановна. — Мы вернулись от вас к себе. Значит, и вы вернётесь. Конечно, если я правильно помню объяснения уважаемого профессора, нам было легче — мы сперва оказались заброшены как бы «вверх по течению», нас несло ходом времени обратно. С вами может оказаться посложнее.

У Юльки похолодела спина.

— Но, так или иначе, давайте думать, как сейчас действовать станем, — Ирина Ивановна хлопнула в ладоши, словно перенастраиваясь на деловой лад. — Сколько вам тут предстоит провести — неведомо. Может, день, а, может, месяц.

— А… а сколько вы пробыли… ну, там, куда вас дед отправил?

— Вот не знаю, Игорь, дорогой, — вздохнула Ирина Ивановна. — Поверите ли, нет, но память отшибло начисто. Ничего не осталось. Миг — мы были там, вместе с вами, а потом тьма — и мы в подвале корпуса, вокруг идёт бой, у Феди Солонова прострелено плечо, но отнюдь не в нашем потоке, нет, пока мы ещё пребывали в вашем 1917-ом. Пистолеты у нас с Константином Сергеевичем были как после долгой стрельбы, все в нагаре. Но — хватит о нас. Потом обсудим, потому что тут весёлых дел тоже хватало. Куда же вас поместить-то, двоих… Матрена! Матреша, милая, будь так добра, добеги до Константина Сергеевича, скажи, пусть срочно сюда идёт.

— Да уж добегу, не беспокойтесь, барышня. Коль нужно будет, хворостиной пригоню! От меня никуда не денется!

И точно — подполковник Аристов примчался быстрее ветра. Охнул при виде гостей, ахнул, тоже обнял их обоих.

— Чудны дела твои, Господи, — только и смог сказать.

…Судили и рядили долго. Пока приговорили — Юльке с Игорьком оставаться у Ирины Ивановны. Корпусному начальству сказать — мол, дальние родственники, сироты. Петя Ниткин пообещал, что завтра же приведёт и Федю Солонова. «Потому что тут такое назревает… с эс-деками этими…». Матрёне было велено помалкивать, а ежели спросят — отвечать то же, что для остальных, мол, приехала к барышне младшая родня, брат с сестрой, седьмая вода на киселе.

— Не извольте беспокоиться, барышня Ирина Иванна, — сурово ответила Матрёна, проникнувшись, надо понимать, серьёзностью момента. — У меня язык на замке, не как у баб базарных, поганое помело. Давайте-ка я покаместь ширму поставлю… сообразим, как гостей класть-размещать.

Они улеглись поневоле поздно. Юля за ширмой, на узком диванчике, Игорёк на диване пошире возле окна. Бесшумно ступая, пришёл огромный котище — Михаил Тимофеевич, принюхался, а потом вдруг запрыгнул к Юльке на постель, принялся топтать передними лапами. Потоптал, потоптал, а потом устроился рядом, словно говоря — не бойся, я с тобой.

…И, как ни странно, пережив в этот день фантастические, невероятные приключения, оказавшись под чужим небом и в чужом мире, заснула Юлька мгновенно, едва голова её коснулась подушки.

Взгляд назад 7

…Тихая мартовская Гатчино, тянувшая дни Великого поста, вдруг всколыхнулась. Точнее, не вся, а только лишь её «высшее общество». Ибо случилось поистине страшное — жандармы, охранка, эти душители свободы, пришли за милейшим Валерианом Корабельниковым, прекраснейшим юношей, студентом-философом, который, как знали все матери гатчинских девиц на выданье, и мухи не обидит. А его — арестовали! Да не просто так, а по политическому делу! Ужас, кошмар и тирания!

Варвара Аполлоновна Корабельникова, разумеется, это так не оставила. Забыта была даже размолвка с матерью Феди Солонова, Анной Степановной; задействованы оказались все рычаги, все знакомства, вплоть до (поговаривали шёпотом) великих князей.

Но — тщетно. Дни сменялись днями, а несчастный Валериан всё томился в убогом узилище, «с кошмарными ворами и убийцами!», стенала Варвара Аполлоновна.

— А мне вот его ни капельки не жалко, — сурово заявила Лиза Федору, когда они-таки выбрались на каток. — Пусть посидит, может, поумнеет.

Лёд шуршал под коньками, зима шла на ущерб. Скоро, совсем скоро весна, и это, с одной стороны, хорошо — кто ж не любит весны! — а, с другой, пропадал повод для дозволенных обществом встреч с Лизой на катке. Конечно, предстоял ещё весенний бал тальминок, пасхальный, на Светлой седьмице, но о чём особенно поговоришь на балу!

Лиза, конечно, чувствовала, что после зимних событий что-то меж ними с Федором изменилось.