Ушедшая в южном направлении машина тоже скоро вернулась и остановилась на взгорке. Похоже, в ней был сам Мешков — мелькнула его фигура среди женщин, выскочивших на улицу. Все они осматривали окрестности, затем, как по сигналу, загрузились — и джип помчался к горам. Шаманская команда явно кого-то искала!

Между тем подкрадывались мутноватые, почти зимние сумерки, ажиотаж в лагере соседей вроде бы унялся, женщины исчезли, и только мужик с бичом по-прежнему шатался по берегу и что-то высматривал в воде. Терехов наконец-то вышел на улицу, выдвинул электростанцию и, запустив, сразу же включил прожектор. Кобылица всё ещё жалась к кунгу и тихонько ржала, всматриваясь в темнеющую даль.

— Что там у них стряслось? — спросил её Андрей.

Кобылица потянулась к карману, и Терехов вынес ей горбушку хлеба, щедро посыпав солью. Любопытство одолевало, и он придумал причину сходить на шаманский стан — принести воды. Он освободил одну канистру, слив её в бак, запер кунг на ключ и прогулочным шагом отправился к реке. Женщины не показывались, но бородатый мужик ещё торчал на берегу, правда, уже без прежней агрессивности.

— У вас всё в порядке? — спросил Терехов, набирая воду.

— Всё, — как-то странно ответил тот и нарочито стал удаляться вдоль реки.

Обратно Терехов возвращался через стан в надежде, что появится кто-то из женщин, но те прятались в палатке, из печной трубы которой опасно вырывался хвост искристого пламени. Джип, уехавший в сторону погранзаставы, возвращался обратно уже без амазонки на крыше и почему-то медленно. Было ещё достаточно светло, поэтому Андрея заметили и умышленно объехали стороной. Лишь тогда он понял: пробиты и спущены сразу три колеса! Видно, где-то налетели на колючую проволоку, которой здесь было в избытке.

Разведочная прогулка ничего не дала, и когда совсем стемнело, на шаманский стан вернулась вторая машина, уже с полной иллюминацией зажжённых фар. Не выключая их, она встала посередине лагеря, и вокруг пострадавшего джипа замелькали фигуры людей. Кажется, паническое состояние у соседей сошло на нет, начиналась рутина, и Терехов ушёл в кунг. Теперь оставалось только ждать Репьёва: если он уловил сигнал, то непременно явится и внесёт свою лепту в текущие странные события.

Однако они, эти события, развивались непредсказуемо: Андрей увидел долгую вспышку за окном, перебившую свет прожектора, но среагировал поздновато. На сей раз полыхнуло не над горами, где Ланда палила картины, а над лагерем шамана. Когда он выскочил на лестницу, десятиместная шатровая армейская палатка уже догорала, люди в дыму и пламени тушили что-то на полу, хлопая лопатами и затаптывая ногами. Посередине этого пожарища остался стоять трубчатый каркас и печка со скособоченной железной трубой.

Терехов машинально спрыгнул на землю, готовый бежать на пожар, но было поздно. Он несколько раз видел, как горят палатки, и знал, что дело это укладывается в отрезок времени меньше минуты, обычно приходится добивать языки пламени пылающего брезента и спальных мешков, если таковые были.

Андрей вспомнил, что, когда нёс воду с реки, печка опасно изрыгала пламя над трубой. Отчего палатка полыхнула, было понятно. У соседей оставались ещё две тёплые машины и олений чум — так что было где переночевать. Он понаблюдал, как шаманская команда лениво ликвидирует последствия пожара, и, когда выключили фары джипа, опять ушёл в кунг.

Осеннюю тьму, как чёрную каменную стену, едва сдерживал широкий луч галогенного прожектора, а обитатели соседнего стана, видимо, напуганные пожаром, даже костра не развели и сидели в полных потёмках. Единственное, чего можно было теперь опасаться соседям — приезда начальника заставы, который ещё неизвестно, как отреагирует на шаманский набег. Ничего там более случиться не могло, ну, разве что потоп, если река внезапно выйдет из берегов. Но для этого надо неделю лить дождю или установиться знойной погоде в заснеженных ледяных горах. Ни того, ни другого не ожидалось, поэтому Терехов успокоился и достал папку с рисунками Ланды.

Он сидел и при ярком свете листал наброски, всматриваясь в детали изображений сказочных и зловещих чудовищ, когда услышал пронзительные крики, а потом увидел и вспыхнувший свет фар, шарящих по воде. Неясные фигуры людей что-то несли от реки, суетясь при этом сильнее, чем на пожаре. Терехов опять выскочил на лестницу и выключил прожектор, мешающий рассмотреть происходящее. Тем временем на стане вспыхнул высокий костёр, вероятно, разведённый с помощью солярки, и опять началась суета. Похоже, пытались кого-то оживить или отогреть возле огня — видно было лишь мельтешение склонённых к земле фигур и неразборчивый гомон. Минут десять продолжалось это колоброжение, после чего голого человека подняли с земли и отвели в ярко озарённый чум.

Терехов хотел уже погасить прожектор и уйти, но в это время увидел, как конус из оленьих шкур подпрыгнул, затрясся и стал разваливаться, посыпались жерди. Сразу несколько человек кинулись к чуму, кого-то повалили и прижали к земле. Остальные начали разбирать руины и восстанавливать жилище. Только спустя час соседи угомонились, расселись вокруг костра и уже не танцевали, не пели, как вчера. Число их заметно поубавилось, кто-то сидел в чуме и автомобилях: скорее всего, в дружной компании произошёл серьёзный разлад.

Терехов заглушил электростанцию и уже в кунге ощутил беззвучное, вибрирующее сотрясение воздуха, бьющее не по барабанным перепонкам — по сердцу и грудной клетке. Он даже выходить уже не стал, угадал звуки большого бубна: шаман камлал, призывая духов земли усмирить человеческие страсти.

В погранучилище тяжёлый рок не приветствовался, на его концерты курсантов строем не водили; на последнем курсе они переодевались в гражданку и сами ездили во Дворец молодёжи на Фрунзенский. У Терехова потом, как ни странно, заболела шея, и он посчитал, что продуло: несколько часов пришлось стоять на холодном ветру, чтобы попасть внутрь. Ко всему прочему, давка была на входе такая, что не только могли свернуть шею, но даже —упади — растоптать и не заметить. Это был первый «шаманский урок», урок массового безумия, ибо человеческое «я» ничего уже не значило в глиноподобной неуправляемой толпе. Там душа отделялась от сознания и существовала сама по себе.

Шаманский бубен в горах звучал, хоть и громко, но одиноко, тем паче, что Мешков не стоял на месте, а незримый бродил по окрестностям, в том числе трижды на некотором расстоянии обошёл вокруг кунга. Глухой звук в самом деле умиротворял пространство и неожиданным образом сочетался с карандашными набросками слепой художницы, особенно при зеленоватом свете ночника. Всё это становилось единой реальностью, даже акварели с чёрными цветами ландышей: наверное, таким ночные птицы воспринимали мир.

Соседи всё ещё маячили возле своего костра, беспощадно уничтожая запас дров, и бубен давно смолк, когда в дверь постучали. Терехову подумалось, что пришёл Иван-царевич, тайно от компании прокравшись к кунгу, и сейчас можно выяснить, что за раздрай случился в боярском семействе.

— Входи, — громко сказал Андрей, — дверь не заперта.

На лестнице кто-то переступал ногами и скромничал. Терехов повернул ночник ко входу и открыл. На пороге оказалась бесформенная, какая-то прямоугольная тень человека. В тот же миг из этой тени выбросилась обнажённая рука, и перед глазами что-то блеснуло. Показалось, что это мутный лучик фонарика, и несильно ожгло шею...