Репортеры клевали носом, публика перешептывалась, но никто не уходил. Обвиняемые казались мрачными и собранными и почти не смотрели друг на друга. Но вот наконец растворилась дверь совещательной комнаты, и от Мещерского не укрылось, что обе женщины на скамье подсудимых вздрогнули.

Председатель взял в руки опросный лист, бросил на него взгляд и едва заметно нахмурился. И, хотя Серж ни в малой мере не сочувствовал подсудимым, у него на мгновение сжалось сердце.

Откашлявшись, сенатор Фукс набрал воздуху в легкие и начал читать длинный, очень длинный перечень вопросов о степени виновности каждого из обвиняемых. Почти на каждый ответ оказался – «да, виновен». Из 24 пунктов на 20 был дан утвердительный ответ.

«Что же это значит?» – холодея, подумал князь Мещерский и поправил очки, чтобы лучше видеть.

Председатель положил бумагу, повернулся к прокурору и тихим, усталым голосом предложил Муравьеву подытожить усилия прошедших дней и объявить, какое наказание заслужили подсудимые на основании решения особого присутствия.

И все услышали:

– Приговором особого присутствия правительствующего сената все подсудимые признаны виновными в преступлениях, предусмотренных 241, 242 и 249-й статьями уложения о наказаниях. – Прокурор сослался еще на несколько статей и заключил: – На основании изложенного подсудимые должны быть приговорены к лишению всех прав состояния и к смертной казни.

Какая-то дама громко ахнула, по залу пробежал недоверчивый шепот… Защитник студента пытался протестовать, напомнил, что его подзащитный еще несовершеннолетний, привел все возможные статьи из заграничных кодексов по поводу несовершеннолетних. Но ему не удалось поколебать прокурора, который сослался на какую-то туманную закорючку и потребовал оставить его решение в силе.

Однако это был еще не конец, потому что особое присутствие должно было вынести окончательный приговор.

Шел уже седьмой час утра, когда сенаторы и сословные представители в последний раз вернулись в зал из совещательной комнаты. Они подтвердили правильность решения прокурора: лишение всех прав состояния и смертная казнь для всех без исключения.

Вконец разбитый, Серж вернулся домой и сразу же отправился к Александру, который спал сном младенца.

– Ты хотел знать, чем кончится дело… Так вот: Муравьев настоял на своем. Их повесят.

– Всех? – изумился Александр. – И женщин тоже?

– Да.

Корф немного подумал. И через некоторое время сказал:

– Не может быть. Их помилуют на эшафоте. Такой суровый приговор был вынесен нарочно, чтобы государь имел возможность проявить милосердие и расположить к себе общество.

– Думаешь? – недоверчиво спросил Серж. – Все-таки они убили его отца.

Александр отвернулся. Когда он заговорил, его голос звучал странно.

– Если бы речь шла о моем отце, я бы ни за что не стал их миловать. Даже если бы знал, что за это меня убьют. А впрочем, что толку гадать… – Барон зевнул и подтянул на себе одеяло. – Что будет, то будет, и им того не миновать. Скажи мне лучше вот что: если я решу жениться, ты будешь моим шафером?

– Господин граф, – могу ли я поговорить с вами о свадьбе? – спросил Сигизмунд Потоцкий.

Этот разговор происходил 30 марта на вечере у графа Потоцкого, куда явился также и сенатор Строганов. Андрей Петрович раскланялся со всеми, обменялся любезностями с дамами, которые с его помощью получили белые билеты, удачно отразил несколько колкостей либералов, которые были не прочь поддеть его как судью нашумевшего процесса, и поставил на место некоего философа, который патетически восклицал:

– Приговор, который вы вынесли, просто ужасен! Поймите же, смертная казнь не в духе нашего народа!

– Если не в духе, то никто и не придет, – парировал сенатор, насмешливо улыбаясь. – А если Семеновский плац будет забит до отказа, значит, очень даже в духе. Впрочем, – добавил Строганов, – у осужденных есть еще время, чтобы подать прошение о помиловании. Ну а там уж как решит государь.

– Я слышала, что их всех должны помиловать на эшафоте, – вмешалась взволнованная графиня Потоцкая. – Царствование, которое начинается с казней, не может хорошо закончиться.

– Графиня, – обворожительно улыбаясь, промолвил Строганов, – что толку сейчас рассуждать об этом? Ничего ведь еще не произошло.

Однако хозяина дома волновали дела куда более интересные, на его взгляд, чем возможное помилование каких-то висельников. Как поляк, он никогда не одобрял действия русского правительства, но как человеку чести, ему претило убийство из-за угла. Под каким-то предлогом он отвел сенатора в сторону и спросил, может ли поговорить с ним о свадьбе.

– Вы можете говорить со мной о чем угодно, дражайший Сигизмунд Августович, – объявил сенатор. – Чья именно свадьба имеется в виду?

– Возможная свадьба, – уточнил Потоцкий, волнуясь. – Речь идет о счастье моей дочери, а вы знаете, граф, когда дело касается детей, я способен на все.

– Я вас слушаю, – промолвил Строганов после паузы.

Хозяин дома объяснил, что Мари любит Александра Корфа, причем это не простое увлечение, дочь призналась, что уже давно неравнодушна к нему. Так вот, господин сенатор, поскольку ваш крестник разорвал помолвку с княжной Гагариной, можно ли рассчитывать на… на то, что у дела будет благополучный исход?

Господин сенатор принял глубокомысленный вид, и, заметив это, Потоцкий поторопился объяснить, каково приданое у его дочери. Оказалось, гораздо больше, чем можно было получить за княжной Гагариной. Однако сенатор знал, что в подобных делах никогда нельзя давать прямого ответа сразу.

– Дело ведь не только в приданом, – напомнил он. – Ваша дочь, сколько я помню, придерживается католической веры.

– Она уже сказала, что перейдет в православие.

По лицу графа Строганов понял, что тема ему не слишком приятна, и не стал углубляться в нее. Впрочем, жена самого графа была русской, и сенатор не сомневался, что в случае чего всегда можно будет рассчитывать на ее поддержку в таком тонком вопросе, как переход дочери в другую конфессию.

– Если бы все зависело только от меня… – многозначительно промолвил он и легонько коснулся рукой локтя Потоцкого.

Тот отлично знал, что подобные жесты значат в свете, и воспрянул духом.

– Но вы же знаете современных молодых людей, – продолжал сенатор, убирая руку. – Хорошо. Я поговорю с Александром и передам ему ваше предложение.

Дома он еще раз взвесил все выгоды союза с Потоцкими и решил, что его нельзя упускать. Конечно, Мари не слишком хороша собой, но если она без памяти любит Александра и будет смотреть на него снизу вверх, то у них будет идеальный брак.

С этой мыслью Строганов заснул, а на другой день отправился в особняк князя Мещерского, проведать своего крестника. Однако Степка огорошил его сообщением, что Александр ушел, а куда – неизвестно.