– Господа сенаторы, господа сословные представители! Призванный быть на суде обвинителем величайшего из злодеяний, когда-либо совершившихся на русской земле, я чувствую себя совершенно подавленным скорбным величием лежащей на мне задачи. Перед свежею, едва закрывшейся могилою нашего возлюбленного монарха, среди всеобщего плача Отечества, потерявшего так неожиданно и так ужасно своего незабвенного отца и преобразователя, я боюсь не найти в своих слабых силах достаточно яркого и могучего слова, достойного того великого народного горя, во имя которого я являюсь теперь перед вами требовать правосудия виновным, требовать возмездия…

Но он, конечно, скромничал. И нашел все слова, которые были ему нужны, чтобы доказать вину обвиняемых и окончательно пригвоздить их к позорному столбу. Муравьев был великолепен, он держал внимание своей речью несколько часов, и публика внимала ему с благоговением.

– На нашу долю, – рокотал импозантный прокурор, – выпала печальная участь быть современниками и свидетелями преступления, подобного которому не знает история человечества. Великий царь-освободитель, благословляемый миллионами вековых рабов, которым он даровал свободу, государь, открывший своей обширной стране новые пути к развитию и благоденствию, человек, чья личная кротость и возвышенное благородство помыслов и деяний были хорошо известны всему цивилизованному миру, словом, тот, на ком в течение четверти столетия покоились все лучшие надежды русского народа, – пал мученическою смертью на улице своей столицы, среди белого дня, среди кипящей кругом жизни и верного престолу населения.

Муравьев продолжал дальше в том же духе, завораживая периодами, рассыпая эпитеты, привлекая на свою сторону все силы классического красноречия. И даже когда бородач, которому, по-видимому, надоели все эти витиеватые, обдуманные фразы, разразился хохотом, чтобы сбить с прокурора спесь, тот ни капли не смутился.

– Так и должно быть, дамы и господа, – заявил он, пожимая плечами. – Когда люди плачут – нелюди смеются.

– Браво! – крикнул чей-то бас, и зал разразился рукоплесканиями.

Бородач смолк и стиснул челюсти, но взгляд, который он бросил на прокурора, говорил о многом.

Прокурор вновь обрисовал все печальные события 1 марта и делал это настолько искусно, что иные дамы полезли за платками, чтобы утереть слезы.

– Государь пал не только как мученик жертвой жесточайшего по орудию своему цареубийства: он пал и как воин-герой на своем опасном царском посту, в борьбе за Бога, Россию, ее спокойствие и порядок, в смертельном бою с врагами права, порядка, нравственности, семьи – всего, чем крепко и свято человеческое общежитие, без чего не может жить человек… Когда пораженная Россия опомнилась и пришла в себя, ее естественною, первою мыслью было: кто же виновники страшного дела, на кого должны пасть народные проклятия и пролитая кровь, где же цареубийцы, опозорившие свою родную страну? И я считаю себя счастливым, что на этот грозный вопрос моей родины могу смело отвечать ее суду и слушающим меня согражданам. Вы хотите знать цареубийц? Вот они!

И Муравьев величественным жестом указал на скамью подсудимых, после чего перешел к непосредственной роли каждого из обвиняемых в цареубийстве.

– Пора, – продолжал прокурор, – пора сорвать маску с этих непрошеных благодетелей человечества, стремящихся добыть осуществление излюбленной ими химеры кровью и гибелью всего, что с нею не согласно!

Он повернулся к креслам, в которых сидели сенаторы и сословные представители, исполняющие роль судей.

– Моя задача подходит к концу. Скоро настанет торжественный час исполнения вашей великой судебной обязанности, и в совещательной комнате перед вашим умственным взором вновь предстанет все, что послужит основанием вашего приговора, все, что вы видели и слышали на суде. На основании всей совокупности данных судебного следствия, на основании приведенных мною доказательств виновности подсудимых я имею честь предложить вам произнести о них безусловно обвинительный приговор.

И, весьма довольный собою и своей блестящей речью, на составление которой он потратил не один день, Муравьев сел.

Слово взяли защитники, и первым вызвался говорить присяжный поверенный, защищавший юношу-бомбометателя:

– Господа сенаторы, господа сословные представители! Я понимаю, что очень многим приходит в голову то, что защита по настоящему делу совершенно невозможна, что защиты быть не может…

И поверенный тут же довольно ловко доказал, что защита быть может, сослался на юность подсудимого, на его беспорочное прошлое и, в конце концов, объявил, что «его участие в преступлении было чистою случайностью».

Защитник здоровяка напирал на то, что участие его подзащитного не было доказано в полной мере, а показания юноши нельзя принимать во внимание, потому что мало ли кого он мог оговорить, и вообще его подзащитный уже по своей неотесанности и простоте не подходит для такого страшного дела, как цареубийство.

Защитник женщины с черными глазами настаивал, что та всего лишь вела хозяйство на конспиративной квартире, но участия в убийстве не принимала никакого.

Защитник изобретателя все время препирался с председателем и утверждал, что у его подзащитного не было найдено никаких бумаг, которые указывали бы на его связь с террористами.

– Когда я явился к нему, меня прежде всего поразило, что он был занят совершенно иным делом, ничуть не касающимся настоящего процесса, – погружен в изыскание, которое делал о каком-то воздухоплавательном снаряде, и жаждал, чтобы ему дали возможность написать свои математические изыскания об этом изобретении. Он их написал и представил по начальству. Вот с каким человеком вы имеете дело! – патетически воскликнул защитник.

«Какое отношение это имеет к убийству государя? – сердито подумал Серж. – Кто ж ему мешал заниматься своими аппаратами? Вот и делал бы их, а не бомбы для убийства людей…»

Защитник блондинки выставил ее невинной жертвой обстоятельств и не забыл напомнить о том, что она женщина и дворянка.

Ее любовник, отказавшийся от адвоката, взахлеб произнес длинную пропагандистскую речь, которую то и дело вынужден был прерывать председатель, просивший говорящего не отвлекаться.

Было поздно, за окнами уже чернела ночь, но никто не хотел уходить. Всем было интересно увидеть последний акт этого спектакля. Подсудимые сказали последнее слово. Теперь их судьба больше от них не зависела.

– Особое присутствие удаляется для постановки вопросов! – объявил председатель.

«Какой странный суд, – думал Серж. – Сами задают себе вопросы и сами на них отвечают… – Князь тряхнул головой. – Впрочем, что я говорю? Не невиновных же, в конце концов, судят, схваченных по ложным доносам. Они все замешаны… и все понесут наказание…»

Было уже три часа ночи, когда члены особого присутствия вернулись из совещательной комнаты в зал заседания, и председатель зачитал проект вопросов, на которые предстояло ответить суду. Никто уже не возражал, всем хотелось как можно скорее развязаться с этим неприятным делом. Утвердив вопросы, сенаторы и сословные представители вновь удалились в совещательную комнату, чтобы дать по ним окончательный ответ.