— Что ты имеешь в виду, папочка? — спросила Ли.

— Моя мать — великая, но неизвестная актриса, — ответил я, и в этот момент мы услышали быстрый цокот высоких каблуков Люси по мраморному полу коридора.

Она вошла в комнату, звеня золотыми цепочками и браслетами. Взглянула на Ли и воскликнула:

— Ты выглядишь просто божественно, дорогая! Сногсшибательно! Ты проявила безупречный вкус. Это что, жемчуг Шайлы? Он выглядит на тебе не хуже, чем на ней. Позволь, я вытру тебе губы платком. Я дам тебе свою помаду. Она еще шикарнее, и ты будешь казаться взрослее. Я сегодня ее специально для тебя купила.

Люси аккуратно стерла помаду с губ Ли и наложила свою. В этот момент она заметила, что Ли плакала.

— Неужели папа мог тебя обидеть? — грозно взглянула на меня Люси. — Ох уж эти мужчины! Они ни на что не годятся, только разбивают наши сердца да спускают на нас всех собак.

— Спускают собак? — удивилась Ли.

— Это просто так говорят, солнышко, — радостно прощебетала Люси. — Я же выросла на Юге и набралась просторечных выражений. Джек, ты уж, пожалуйста, поласковее с Ли. Ты не понимаешь, какое сокровище тебе досталось. Радуйся, пока можешь, что у тебя такая дочка. Она не вечно будет с тобой.

Через несколько минут мы отправились на прием в Трастевере. Приехали ровно через час после назначенного времени. Время в Риме — понятие относительное. Ни один уважающий себя римлянин не явится в гости в указанное время. Когда же я впервые приехал в этот город, то всегда являлся на обед ровно в восемь часов и каждый раз находил хозяйку в душе. Американцам, славящимся у римлян своей пунктуальностью, как правило, не сразу удается приспособиться, но я все же сумел.

Я представил Люси своим римским друзьям. Люси выглядела прелестно и просто превзошла самое себя.

— Кто это? — шепотом спросила она у меня, когда в дверь ворвался красивый мужчина с львиной гривой волос.

— Мама, позволь познакомить тебя с Гором Видалом[102], — произнес я. — Гор, это моя мама, хищница Люси Макколл-Питтс.

— Да бросьте! — воскликнула Люси. — Быть того не может, что вы Гор Видал.

— Прошу прощения, мэм, — поднял брови с видом свергнутого короля Гор.

— Мама, не строй из себя Элизу Дулиттл, — занервничал я, зная, с каким презрением Гор относится к землякам, явно не принадлежащим к его кругу.

— Вы писатель Гор Видал, — улыбнулась она. — Я прочла все ваши книги.

— Что-то я сомневаюсь, мэм, — ответил Гор. — Я их столько написал, что и сам уже всех не упомню.

— Можете не сомневаться, — стояла на своем Люси. — В библиотеке Уотерфорда я выиграла приз как читатель, прочитавший больше всех книг за всю историю города.

— Джек, это пьеса, и в ней мне явно отведена роль дурака. От такой вопиющей провинциальности у меня сахар в крови поднимается.

— Моя мама очень непосредственна, — пожал я плечами.

— Очень мило, что вы навестили сына, мисс Люси, — сказал Гор. — Вот моя мать была настоящим чудовищем.

— Уверена, что над вами ей не пришлось долго трудиться, — ответила Люси, и Гор расхохотался.

В следующие два часа мать перезнакомилась со всеми моими римскими друзьями, поразив их своим фирменным южным шармом. Она переходила от группы к группе, и я весь вечер слушал ее голос с сильным южным акцентом, сопровождаемый взрывами смеха.

Мы с Ли блуждали среди гостей, не думая о времени, как вдруг с десятка ближайших колоколен раздался звон колоколов, а мягкие стрелки часов незаметно приблизились к полуночи. Поблагодарив Линду и Пэриса, мать чуть задержалась возле Гора Видала, которого уже успела очаровать.

— Гор, — улыбнулась она, — приезжайте к нам в Южную Каролину.

— Люси, дорогая, — ответил он, — я что, сам себе враг?

Оба рассмеялись, а он поцеловал руку сначала ей, а потом Ли. Когда Ли присела перед ним в реверансе, Гор сказал:

— Этот ребенок просто прелесть. Она словно родилась в жемчугах.

— Жемчуг — это моя идея, — заявила Люси, выходя в римскую ночь и не видя, как мы с Ли переглядываемся у нее за спиной.

Таксист высадил нас у Тибра, и мы влились в нарядную толпу, двигавшуюся между двумя колоннадами, обрамляющими площадь перед собором Святого Петра. Паства шла медленно, задумчиво, словно стадо животных, питающихся молитвой, ладаном и пресным хлебом. Оказавшись рядом с собором, Люси внезапно вспомнила, что у нее рак, и пока мы стояли в длиннющих очередях возле каждого входа, она перебирала четки и читала молитвы. Собор Святого Петра своей непомерной пышностью каждый раз напоминал мне о том, что стремление протестантов к простоте возникло не случайно, а как естественная реакция на вызывающую роскошь таких церквей, как эта. Мои друзья-баптисты с Юга с трудом подавляли рвотный рефлекс, когда воочию видели всю помпезность Римской католической церкви. Мне же нравилась эта избыточность, и я пытался объяснить американским туристам, что в представлении средневековых архитекторов именно так и должен был выглядеть рай. Запах ладана напомнил мне те времена, когда я был алтарным служкой.

Когда мы добрались до наших мест и опустились на колени, Ли прошептала:

— Бабушке не нравится, что я еврейка.

— Мне все равно, — сказал я. — А тебе?

— Она говорит, что это меня запутает в духовном плане.

— Я вырос католиком, — прошептал я. — Но совершенно запутался в духовном плане.

— Бабушка говорит, что ты понятия не имеешь, как следует воспитывать еврейскую девочку, — сообщила мне Ли.

— Она права, — ответил я. — Но я стараюсь изо всех сил.

— А я ей сказала, что ты проделал очень большую работу.

— Спасибо. Потом ты этого уже не скажешь.

— Почему? — удивилась она.

— Повзрослеешь, — грустно улыбнулся я. — Года через два все, что я буду говорить, покажется тебе глупым или смешным. Даже звук моего голоса станет тебя раздражать.

— Я так не думаю. Ты уверен? Certo? — спросила она.

— Certo, — ответил я. — Закон природы. Сначала мне казалось: все, что говорит моя мать, совершенно замечательно и что она самый умный человек в мире.

— Нет, — возразила Ли.

— Да, — настаивал я. — Потом я стал подростком и решил, что она законченная идиотка. Через это прошли все мои друзья.

— Как, должно быть, интересно, — задумчиво произнесла Ли, глядя на мою мать, — становиться подростком.

— Что правда, то правда, — ответил я, наблюдая за тем, как базилика постепенно заполняется народом.