– Ты что, монастырская, что ли? – голос у парня оказался сиплый, будто простуженный, да и неудивительно.

– Я временно живу в пансионе, – ответила Ольга. – А ты устриц на еду собираешь?

– Что толку переводить паек на всякую рвань, – угрюмо отозвался парень. И неожиданно собачьим движением почесал голову. – Устрицы и морские раки в лавки идут. У нас другая еда.

– У кого это – у вас?

– Ну, у нас. Которые на островах живут.

– А здесь не край земли разве?

– Ничего похожего, – хмуро ответил парень. – Финик вовсе не край земли. К востоку недалеко есть острова, моя семья оттуда.

Так Ольга узнала, что к востоку есть еще обитаемые земли и Финик – не край земли.

– Острова-то я не видела, даже когда ясный день. Далеко, наверно. Даже не знала, что там люди живут.

Парень хмыкнул и не пожелал отвечать. Он потянул какую-то веревку, на ветру хлопнул парус, и его лодка, накренившись, заскользила прочь от берега.

– Добрые-то люди без дела не шатаются – укоризненно крикнул он, удаляясь. – В университете на политика учатся или, не тратя впустую времени сразу банки грабят!

– Нечего сочинять-то, – скептически сказала Ольга. – Умник нашелся!

Под океанские вздохи сверху упал тонкий перестук сыплющейся гальки, и к воде неуклюжей уткой проковыляла дородная черно-белая сестра Агата. Она с душевной болью покачала головой, но сказала только, что Ольге домой пора.

Жуткое время – месяц февраль в городе Финистер Пойнт. Зимний океан взметывается яростными белыми крыльями, врезаясь с разбегу в острые и высокие скалы. Волна, как атакующая тяжелая кавалерия, грудью сшибается с набережной. Вздрагивает земля и водная пыль оседает на лице. Даже смотреть страшно, но глаз было не оторвать.

Как-то раз Ольге довелось видеть, как сестру Агату и вторую монашку возле уличной лавки грязно обругали какие-то женщины, причем с ними был ребенок не старше пяти лет. А когда она после спросила сестру, почему она не возражала и не пожаловалась, та ответила, что замечать подобное ей не положено, вот она ничего и не заметила. За что женщины обидели походя монахинь – непонятно. Ольге все это показалось неправильным и странным.

Было тогда еще одно примечательное происшествие. Однажды белесым утром невидимое солнце лезло из-за доков, но туман перехватывал и проглатывал все его тепло до крошки, накачивая воздух отпаренной сыростью, как в прачечной. Ольга обрабатывала шваброй безмолвные больничные коридоры, в то время как туман бессовестно лез с улицы в больничный корпус. Ее внимание привлекла одна дверь. Это была строго-настрого запрещенная дверь, за которой обитала неизвестная ей пациентка. Входить в эту палату абсолютно запрещалось всем, кроме интендант-сестры и дежурной монахини по больнице. И надо же было такому случиться, что именно в этот час загадочная дверь оказалась полуоткрытой – вероятно, по чьей-то небрежности.

Обомлев от тревожного любопытства и собственной дерзости, Ольга тихонько потянула за дверную створку и просунула голову вперед. В запретном помещении было тихо и сумеречно. Поодаль, за тесным небольшим тамбуром, проступал из полумрака на голой белой стене вполне ожидаемый черный крест. Но полумрак в большой палате был какой-то необычный. Ольге стало любопытно, и она бесшумно шагнула еще.

Вмиг сделалось светло – вспыхнул жесткий верхний свет. В нем показалась кровать черного дерева, украшенная резьбой, с кружевными простынями. Толстая пятка пациентки торчала из-под белоснежного атласного одеяла. С антикварной постели послышался грозный кашель, и сиплый женский голос спросил: «какого дьявола дверь настежь? Сквозняком меня угробить надумали?».

Ольга захотела повернуть назад, но сиплый клекот ее прибил к месту:

– Девочка? А ну, подойди! Хотя нет – стой там! Ты больная, отвечай быстро?

– Нет, сударыня, – ответила Ольга, – я приехала с мамой, пострадавшей в пути. Она в коме, а я при ней в пансионе живу.

– Хм… – задумчиво отозвалась резная кровать. – Тогда можешь подойти. Только дверь притвори плотнее – зверски дует. У этих монахинь тут убийственные сквозняки, удивительно, что они все еще не перемерли все до единой!

Заметив, что Ольга мнется в нерешительности, женщина прикрикнула: – Эй ты, девочка, не бойся! Иди сюда! Как тебя зовут?

– Меня Ольга зовут. И вовсе я не испугалась, вот ни капельки!

– Да уж поняла, как тебя зовут, нечего кричать! Очень приятно, девушка. Я родом из города Сантьяго-де-Керетаро, мой родной дом был возле памятника донье Хосефе Ортис де Домингес по прозвищу «старый канделябр». А имя мое – Соледад-Магдалена Кастро-и-Леонор!

– Ух ты! Так вы мексиканка! То есть, прибыли из Мексики в Новый Свет!

– Ха, тоже мне знаток, умора! Да любой бы догадался, просто нечего и думать!

Ольга подступила ближе и неплохо рассмотрела плотную и сильно уже немолодую женщину в шелковом халате и с зачесанными под гребень седыми и пышными волосами. Глаза у дамы были черные как угли и посматривали едва ли не спесиво. А хохотала она так, что даже становилось страшновато.

– Что это там у тебя торчит из кармана фартука? – потребовала мексиканка со сложным именем. – Стащила что-то? А ну покажи!

– Это книга. География.

– Дай сюда! У тебя в кармане география Старого Света. Зачем она тебе сдалась?

– Она из библиотеки, мне стало интересно прочитать.

Женщина изъявила к этому полное пренебрежение:

– Пеор! Очень плохо, хуже некуда! – заявила она и рассмеялась. – Учебники вздор, на помойке им место. Посмотри лучше, что я тебе покажу!

Мексиканка очень живо размахивала руками, и мимика у нее была как у спятившей. Ольга, чего таить, сначала побаивалась ее, но со временем стало ясно, что страшная женщина вдруг оказалась совсем не страшная – а просто странноватая, даже стало интересно.

– Гляди! – Соледад-Магдалена мановением оперной дивы выключила верхний свет.

Однако темноты не случилось. Вместо этого больничная комната наполнилась светло-лучистой и мягкой палитрой разноцветных лучей, словно кладовая Хозяйки Медной Горы от самоцветов. Ольга никак не могла взять в толк, откуда взялась эта беззвучная светомузыка, только смотрела во все глаза и дивилась.

У обитательницы секретной палаты была построена на двух сомкнутых журнальных столиках невиданная машина, или правильнее сказать, устройство с сотней цветных оптических линз, зеркал, кристаллов, фильтров и фиксаторов. На вход здесь подавался ровный белый сноп от электрического фонаря, и этот световой поток ловко дробился, рассекался и перетекал в разные стороны, распадался на составляющие, скрещивался сам с собой тонкими волосяными струями, образуя едва ли не букеты из живых цветов в воздухе, как будто порожденных прихотливой природой, а не обычным белым сиянием. Из-за этого больничная палата напоминала больше яркий бред восточной сказки или вступление к цирковому представлению.

– Ну