— Джордж…

…И тут случилось странное. Только сейчас она впервые осознала, что ее отец умер, что она осталась одна. Она считала, что может сама себя обеспечить: ведь за иной сезон она зарабатывала столько, сколько его практика не приносила и за пять лет. Но он всегда как-то незаметно ее поддерживал, его любовь всегда помогала ей… она никогда не чувствовала себя перекати-полем, у нее всегда был родной уголок.

И вот она осталась одна — одна в этой толкотне, среди равнодушной толпы. Что же, она думала полюбить этого человека, который обещал ей так много, с наивным романтизмом восемнадцатилетней? Он любил ее — любил сильнее, чем кто бы то ни было в этом мире. Она знала, что ей никогда не стать великой актрисой, и понимала, что в ее возрасте девушке пора позаботиться о себе.

— Послушайте, — сказала она. — Мне надо идти. Подождите меня… или нет, не надо.

Подобрав полы своего длинного платья, она пустилась по Бродвею за ним вдогонку. Из всех театров валом валили зрители, и проспект был запружен народом. Она надеялась заметить цилиндр Джорджа, но теперь вокруг было много цилиндров. На бегу она отчаянно озиралась, заглядывала в чужие лица. Ей крикнули вслед что-то оскорбительное, и она содрогнулась, вновь почувствовав свою незащищенность. На перекрестке она со страхом посмотрела вперед: весь следующий квартал кишел людьми. Но Джордж, наверное, покинул Бродвей, и она метнулась налево, по полутемной Сорок восьмой улице. И тут она увидела его — он шагал быстро, как человек, который хочет что-то забыть, — и нагнала на Шестой авеню.

— Джордж! — окликнула она.

Он обернулся; его лицо было жестким и несчастным.

— Я не хотела идти на этот фильм, Джордж, я хотела, чтобы ты попросил меня не ходить. Почему ты меня не попросил?

— Мне было все равно, пойдете вы или нет.

— Что ты говоришь! — вскричала она. — Значит, тебе на меня наплевать?

— Хотите, я поймаю вам такси?

— Нет, я хочу быть с тобой.

— Я иду спать.

— Тогда я тебя провожу. Что стряслось, Джордж? В чем я виновата?

Они пересекли Шестую авеню, и улица стала темнее.

— Что случилось, Джордж? Пожалуйста, скажи. Если я сделала что-то не то у твоей матери, почему ты меня не остановил?

Он вдруг оборвал шаг.

— Вы были нашей гостьей, — сказал он.

— Что я сделала?

— Нет смысла это обсуждать, — он махнул проезжающему такси: — Совершенно очевидно, что мы смотрим на вещи по-разному. Я собирался написать вам завтра, но если уж вы меня спросили, можно покончить с этим и сегодня. — Но почему, Джордж? — взмолилась она. — Что я такого сделала?

— Вы приложили все усилия к тому, чтобы самым нелепым образом обидеть пожилую женщину, которая отнеслась к вам со всем возможным тактом и любезностью.

— Ах, Джордж, я этого не делала! Я пойду к ней и извинюсь. Сегодня же пойду.

— Она не поймет. Просто мы по-другому смотрим на вещи.

— О-о… — она замерла, пораженная.

Он хотел было сказать что-то еще, но, глянув на нее, открыл дверцу такси:

— Здесь всего два квартала. Простите, что не еду с вами.

Она отвернулась и прислонилась к железным перилам какой-то лестницы.

— Сейчас, — сказала она. — Не ждите.

Она не играла. Ей и впрямь хотелось умереть. «Это слезы по отцу, — сказала она себе, — не по нему, а по отцу».

Ей было слышно, как он зашагал прочь, остановился, помешкал… вернулся.

— Эвелина.

Его голос прозвучал сзади, совсем рядом.

— Ах ты, бедная девочка, — промолвил он. Затем ласково развернул ее за плечи, и она приникла к нему. — Да, да, — воскликнула она с гигантским облегчением. — Бедная девочка… Твоя бедная девочка.

Она не знала, любовь это или нет, но всем своим сердцем и душой чувствовала одно: что больше всего на свете ей хочется спрятаться у него в кармане и вечно сидеть там в покое и безопасности.

В океанском порту, под навесом пирса, вы сразу оказываетесь в призрачном мире: уже не Здесь, но еще и не Там. Особенно ночью. Длинную туманно-желтую галерею захлестывает гул многоголосого эха. Грохот грузовиков и шорох шагов, резкое стрекотание корабельной лебедки и первый солоноватый запах океана. Время у вас есть, но вы торопитесь. Ваша прошлая жизнь — на суше — позади, будущая мерцает огнями иллюминаторов, а нынешняя, в этом коридоре без стен, слишком мимолетна, чтобы с нею считаться.

Вверх по трапу — и ваш новый мир, резко уменьшаясь, обретает реальность. Вы гражданин республики крохотной Андорры. Ваша жизнь почти не зависит от вас. Каюты похожи на одиночные кельи, надменны лица пассажиров и провожающих, невозмутимы помощники корабельного эконома, отрешенно внушителен помощник капитана, неподвижно застывший на верхней палубе. Слишком поздняя догадка, что лучше бы остаться, заунывный рев корабельной сирены, и ваш мир — не просто рейсовый корабль, а воплощенная в жизнь человеческая мысль — вздрогнув, отчаливает навстречу тьме.

Адриан Смит, «знаменитость» рейса — не слишком знаменитый, но все же удостоенный вспышки магния, потому что репортеру назвали это имя, хотя он и не мог припомнить, в связи с чем, — Адриан Смит и его белокурая жена Ева поднялись на прогулочную палубу, миновали углубленного в себя помощника капитана и, отыскав уединенный уголок, остановились у борта.

— Наконец-то! — радостно воскликнул Адриан, и оба весело рассмеялись. Теперь-то уж мы в безопасности. Теперь они до нас не доберутся.

— Кто?

— Эти. — Он неопределенно махнул рукой в сторону сверкающей тиары города. — Они соберутся толпой, принесут списки наших преступлений вместо ордеров на обыск или арест, позвонят у двери на Парк-авеню — подать сюда Смитов, да не тут-то было: Смиты с детьми и няней отбыли во Францию.

— Тебя послушать, так мы и правда преступники.

— Я отнял тебя у них, — сказал он хмурясь. — Вот их и душит ярость: они знают, что у меня нет на тебя прав, — и бесятся. Как же я рад, что мы вырвались отсюда!

— Любимый…

Ей было двадцать шесть — на пять лет меньше, чем ему. Каждый, с кем она знакомилась, пленялся ею навсегда.

— Здесь гораздо уютней, чем на «Маджестике» и «Аквитании», — сказала она, вероломно отрекаясь от кораблей их свадебного путешествия.

— Тесновато, пожалуй.

— А по-моему, нисколько, Зато наш корабль по-настоящему шикарный. И мне очень нравятся эти маленькие киоски в коридорах. А каюты здесь даже просторней.

— Ну и чванливый же вид у всех пассажиров, ты заметила? Будто им кажется, что они попали в сомнительную компанию. И ведь дня через три все станут приятелями.