Вечность спустя воздух содрогнулся в звуке, наводящем ужас на караванщиков и рабов. В Танцующей школе выл рог гайенов. Выбор был сделан.

Протолкаться через ряды братьев оказалось несложно — гладиаторов так захватил поединок, что они не обращали внимания на тычки локтями и отдавленные ноги. Картина, открывшаяся взору Аджакти, заставила его снова сжать кулаки, игнорируя проступившую между пальцев кровь. Что-то явно пошло не по плану. Целурит Токе валялся на плацу, из рукояти торчал только жалкий обломок. Нож воткнулся в песок, и Горец пытался дотянуться до него, извиваясь на потемневшей от крови земле. Клык, очевидно тоже раненый, стоял над противником с обнаженным мечом, но не спешил пустить его в ход. Как только дрожащие от напряжения пальцы Горца коснулись рукояти ножа, ловкий удар бянь отшвырнул оружие на пару метров. Над плацем разнесся издевательский хохот гайенов. Губы Клыка тоже скривила ухмылка. Сбывались самые страшные опасения Кая — вордлорд собирался унизить Токе на глазах у всех и увести с собой в качестве трофея, чтобы потом подвергнуть всем мучениям, какие была способна изобрести его извращенная фантазия.

«Но что я могу сделать? Что? — Мысль Кая металась в поисках выхода. — Я наплевал на дочь амира, на Фламму, на гнев самого Мастера. И вот я стою здесь, глядя, как умирает друг. Такой же беспомощный, как и все остальные… Как все остальные…»

Внезапно знание сверкнуло перед ним, как луч так и не появившегося на облачном небе солнца. Окровавленный кулак ударил в грудь, извлекая из нее глухой звук. Глотка выкрикнула на выдохе:

— Рен!

Еще удар. Клык вскинул глаза, обегая взглядом толпу.

— Сен!

Удар. Раскосые глаза гайена нашли Аджакти. Их взгляды скрестились.

— Тха-а!

Удар, внезапно усиленный звуком многих других кулаков, вонзившихся в мышцы над ребрами.

— Суа! Ра-а!

Вопль, подхваченный сотней голосов, эхом отозвался от нависшего над плацем свинцового неба. И снова — барабанный ритм, задаваемый кулаками, стучащимися в сердца гладиаторов. И снова — мантра Танцующего со Смертью.

— Сила — в центре. Слушай сердцем. Танцуй!

Аджакти видел по глазам Клыка, что эти непонятные гайену слова не заставят его ни изменить решение, ни отступить. Но неожиданный порыв, охвативший гладиаторов, на мгновение отвлек внимание воина от жертвы. Горец же, воодушевленный поддержкой товарищей, не замедлил воспользоваться передышкой. Заслонив своим телом обломок меча и не отрывая глаз от прислушивавшегося к непривычным звукам гайена, он пытался нащупать рукоять оружия.

Клык моргнул, и связывавший его и Аджакти контакт прервался. Вордлорд снова повернулся к Токе, поднимая руку с бянь. Пальцы Горца беспомощно шарили по песку в миллиметрах от спасительного лезвия. И тогда Кай вытянул окровавленную ладонь вперед и крикнул на языке гайенов, перекрывая раскачивающий казармы ритм:

— Вершитель судеб! Он перед тобой, капитан. Как смеешь ты идти против воли анов? Как смеешь ты, смертный, поднять руку на избранника богов?

Чужие гортанные звуки, выкрикнутые таким знакомым голосом, совершили чудо. Клык застыл в полушаге, поднятая рука с бянь упала вдоль тела, взгляд метнулся вдоль шеренги, ища Аджакти. В то же мгновение пальцы Токе нашли оплетенную кожей рукоять. Неведомая сила метнула его тело вверх и вперед. Рука сама повторила ночной урок. Внутренняя сторона бедра. Пах. Солнечное сплетение. Горло.

Клык лежал на спине, уставившись стекленеющими глазами в небо. Он напоминал продырявленный мех с вином — темная кровь толчками хлестала из ран, растекаясь лужами на смерзшемся песке. Торжествующий рев гладиаторов смешался с траурным воем пустынных воинов. Что-то холодное и влажное коснулось горящей щеки Токе. Он машинально поднял руку к лицу, но пальцы совершенно потеряли чувствительность. Что-то пушистое и белое опустилось на короткие ресницы Клыка. Его веки не дрогнули. Вторая снежинка уселась прямо на расширенный удивлением зрачок и начала таять.

Горец оторвал глаза от трупа и увидел спешащего к нему через плац Кая. Почему-то грудь у него была в крови, и бежать бедняге приходилось по косой плоскости, все более и более встававшей дыбом. Тут колени подогнулись, и Токе повалился в бездонный черный провал. Последнее, что он помнил, были летящие за ним во мрак наперегонки пушистые снежинки.

В Церрукан пришла зима.

Отшельник, или Искатель, вступил на самый чистый из путей — путь познания.

Глаза его закрыты, ибо для того, чтобы узреть свет Истины, ему не нужно земное зрение.

Погружаясь в себя, он найдет решение.

Толкователь арканов Эвана

Настоятель Феофан изучал отчет казначея за уходящий год, когда в дверь его покоев постучали. Преподобный нахмурился и почесал за ухом кончиком пера. У казначея был каллиграфический, но бисерный почерк, от которого стареющие глаза настоятеля в напряжении слезились. Колонки ненавистных цифр прыгали и менялись местами, заставляя Феофана вздыхать и перепроверять расчеты по нескольку раз. А тут еще этот назойливый посетитель. Преподобный надеялся: если не открыть сразу, визитер поймет, что побеспокоил не вовремя, и уйдет восвояси. Но нет! Монах попался недогадливый. Кулак все настойчивей колотил в дубовую дверь, отдаваясь под лысым черепом настоятеля начинающейся головной болью.

— Войди, брат мой! Не заперто, — рявкнул Феофан чуть громче, чем подобало, тут же рассердился на себя за несдержанность и в сердцах захлопнул книгу с бухгалтерией.

Дверь распахнулась. Невысокий тщедушный человечек влетел в помещение, высунул голову обратно в коридор, будто опасался преследователей, снова метнулся внутрь и плотно затворил тяжелую створку.

— Он очнулся, отче! — Брат Макарий, которого среди десятков монахов выделяли длинные всклокоченные волосы и очки на кончике носа, в два шага оказался у письменного стола. Его руки рассекали воздух, широкие рукава рясы хлопали, как крылья. — И сотворил знак розы! Впервые за столько лет…

Феофан прервал возбужденную речь Макария решительным жестом:

— По порядку, брат мой, прошу тебя, все по порядку. Кто очнулся? И что сотворил? И не может ли это подождать до завтра? Я как раз сижу с важным отче… — В этот момент смысл слов посетителя пробился через барьер головной боли, и настоятель замер на полуслове, выпучив испещренные красными прожилками глаза. — Знак розы? Ты уверен?

Монах отчаянно закивал, теребя бороду и без того такую же всклокоченную, как шевелюра:

— Клянусь светлой Лючией, вернувшей силу чреслам короля Лехеля! — И, выпустив бороду, посетитель порывисто начертал в воздухе подобие двойной восьмерки.

Семидесятилетний настоятель взлетел со стула с резвостью юноши и вцепился в коричневый рукав, прижимая ладонь Макария к столешнице: