Единственное, в чем нунций был не уверен, так это справедливо ли я обошелся с Анне из Бредструпа, которая прошла нагая через церковь. Ею руководила любовь, считал он, и хотя любовь иногда заставляет людей совершать странные поступки, отвратительные или суеверные, злого умысла у нее не было. А вот мое поведение можно расценить только так, что я повернулся к любви спиной. Ибо то, что Бог есть любовь, важнее всего. Бог есть любовь. Мой страх перед позором, перед тем, что скажут люди, заставил меня повернуться спиной к любви Бога и Анне. В страхе перед позором я даже попытался оправдать свой поступок тем, будто хотел защитить честь Бога, но думал я тогда только о собственной чести.

Нунций улыбнулся:

– Давайте помолимся вместе, попросим Бога, чтобы он простил вам этот ваш единственный грех.

Он поднял руку, сотворил крестное знамение и произнес звонким голосом:

– Господь, Отец наш милосердный, примирился с миром через смерть и воскресение Сына своего и во прощение наших грехов послал нам Духа Святого. Через свою Церковь я прошу Его даровать тебе прощение и покой. In nómine Patris, et Filii et Spiritus Sancti. Amen.

Я хотел сказать “спасибо”, но был не в силах открыть рот. Только взглянул на него, он ответил на мой взгляд и положил руку мне на плечо. Веки мои сомкнулись, и я погрузился в глубокий и долгий сон.

Когда я проснулся, нунций уже уехал, и я больше никогда его не видел.

Он не наложил на меня никакой епитимьи, подумал я. Не потребовал, чтобы я как-то искупил свои грехи. И я подумал, что мне хочется выучить Ave Maria, подумал, что молитва, обращенная к Матери с младенцем на руках, не может быть грехом, и снова заснул.

– Почему он это сделал? – повторил мой вопрос Томас, открыл мешок и достал свой парик. – Видишь ли, это довольная длинная история. Юнкер оставил письмо, в котором объяснил свой поступок, – в его сложенных под плащом руках было письмо.

– Отчего он умер? – прервал я его.

– От яда. Он тоже умер от яда, – коротко ответил Томас и, продолжая говорить о письме юнкера, достал маленький мешочек с мукой. – Нельзя сказать, чтобы юнкер сожалел о содеянных преступлениях, но в известной степени он извинял их, объяснив причину своих поступков. Он писал, что его семья, которая рано приняла учение Лютера, была почти полностью истреблена во время беспорядков в Германии почти сто лет назад. Ты знаешь, что католики воевали с протестантами. Католические орды бесчинствовали в той части страны, где жила его семья, убивали направо и налево, они изгнали его предков из их владений, которые были отданы во владение католикам. Когда эта великая религиозная распря после многолетней войны закончилась победой протестантов, наследники новых католических господ отказались вернуть то, что награбили. Вместо этого они перешли в протестантство и остались на своих местах.

Томас стал осторожно сыпать муку на парик, не проверив, в каком она состоянии.

– Семья юнкера воспылала ненавистью к католикам, и юнкер, очевидно, с детских лет впитал в себя эту ненависть, поэтому, когда он узнал, что папский нунций приехал, чтобы вербовать прозелитов в свою католическую веру, его охватил гнев, и он… ну и он сделал то, что сделал.

Томас с раздражением растер в пальцах несколько слишком крупных комочков муки, из-за которых парик выглядел как голова больного чумой. Потом вместе с париком вышел на двор, и я слышал, как он там дул на парик и чихал. Вернувшись обратно, он потер себе нос и улыбнулся.

– Жду не дождусь, когда ты поправишься и мне больше не придется самому заниматься этой ерундой.

– Я же сказал тебе, что уже здоров! – Я встал с постели.

– Да-да-да! – Томас замахал на меня руками, чтобы я снова лег. – Полежи еще немного, я сам соберу наши вещи. Ты хорошо ешь, чтобы набраться сил?

На это я не стал даже отвечать.

– Может, ты сам пришьешь свою пуговицу, если считаешь меня больным?

Томас посмотрел на свой живот и щелкнул по пуговице жилета, которая висела на одной нитке. Он засмеялся:

– Думаю, завтра ты будешь уже здоров, это крайний срок. А до завтра она как-нибудь продержится.

Мои католические дни подошли к концу, я мог думать уже не только о льде и пламени, вопросы возникали в голове сами собой. Один. Второй. Третий.

– Но почему юнкер Стиг не убил вместо них нунция?

– Ты имеешь в виду, вместо этих двух человек?

– Да.

– Думаю, юнкер, несмотря на сжигающую его ненависть, сохранил достаточно рассудка, чтобы понять, какие последствия будет иметь известие, что назначенный королем телохранитель нунция оказался его убийцей. В этом случае нас ждала бы не самая маленькая в истории война. Честь и уважение к королю удержали юнкера от такого страшного поступка. – На лице Томаса выразился страх при мысли о последствиях, какие ждали бы Данию, если бы юнкер осуществил свое желание.

Пока он говорил, я ходил и собирал свои вещи. С этим я справился быстро. Шляпы у меня больше не было, парика я тоже не нашел. Томас наверняка выбросил его, уж слишком он был грязный и растрепанный.

Я сел на край постели, чтобы отдохнуть. Потребовалось совсем немного, чтобы я почувствовал себя усталым. Еще раньше, когда Томас вернулся в Хорттен и мы с ним остались наедине, я признался ему в своем последнем грехе. Признался, что исповедался католическому священнику. Томас наморщил лоб и спросил, как это произошло; узнав подробности, он улыбнулся и сказал, что все к лучшему, ибо чем больше людей скажут мне, что я прощен и Богом и людьми, тем скорее моя тупая башка сообразит, что я не самый большой грешник в мире.

Лишь спустя много времени я понял, что католический священник не имел права исповедовать лютеранина. Нунций нарушил все правила, когда молился со мной, чтобы Бог даровал мне прощение. Но отпущения грехов он мне не дал, это было бы против законов Католической Церкви.

– Скажи, а как мы в ту ужасную погоду спустили из пещеры Сигварта и юнкера? Я совсем не помню нашего возвращения.

Томас, наклонившись над саквояжем, укладывал грязные носки на чистую жилетку, он что-то проворчал в ответ.

– Что ты сказал?

Он повернулся ко мне, немного смущенный:

– Мы отнесли вас.

– Нас?

– Ну да. Ты потерял сознание и упал на Сигварта. – Он положил грязное белье на совершенно чистую рубашку, утрамбовал все и собирался закрыть саквояж.

– Нет, Томас. – Подавленный, я забрал у него саквояж. – Позволь мне. – Я вынул все вещи и рассортировал их. – А кто нес меня?

Томас выглянул в окно.

– Мы вынесли вас одного за другим.

– Понимаю. Но кто именно нес меня?

Он грустно взглянул на меня.

– Я, если для тебя это так важно. На спине. Нас обвязали веревкой, и тебя и меня, помощник судьи шел впереди, хозяин Хорттена и Нильс – сзади, они держали веревку натянутой. Потом мы поменялись. Помощник судьи взял юнкера, а Нильс – Сигварта. Вот так. Все очень просто. Не о чем и говорить.