Какой-то звук со стороны двери заставил ее приглушить телевизор. На секунду ею овладел давний страх темноты, но она сразу взяла себя в руки и поняла, что, должно быть, это наконец вернулся Патрик.

— Как у тебя тут темно, — сказал он и, прежде чем подойти к ней и к Майе, зажег несколько ламп. Потом наклонился и поцеловал ее в щеку, нежно погладил по головке девочку и тяжело опустился на диван.

— Мне действительно жаль, что я так поздно пришел, — сказал он.

И тотчас же, несмотря на ребяческие обиды, которые она вспоминала днем, все ее раздражение куда-то улетучилось.

— Ничего, — ответила Эрика. — Мы с малышкой сами управились.

Она все еще испытывала эйфорию, оттого что смогла улучить для себя немножко свободного времени, пока Майя спала в кабинете.

— Посмотреть хоккей, наверное, у меня нет ни малейшего шанса? — Патрик с вожделением бросил взгляд на телевизор, даже не заметив, что Эрика сегодня встретила его в необычно хорошем настроении.

В ответ она только фыркнула. Какой глупый вопрос!

— Так я и думал, — констатировал он, поднимаясь с дивана. — Пойду сделаю себе пару бутербродов. Ты не хочешь?

— Я недавно поела. — Она помотала головой. — Но чашку чая было бы неплохо. Она сейчас закончит кормиться.

Словно поняв, что сказала Эрика, Майя отпустила грудь и весело взглянула на мать. Эрика с облегчением встала, посадила ребенка в креслице и пошла вслед за Патриком на кухню. Он стоял у плиты и помешивал в кастрюльке молоко, куда всыпал какао-порошок. Она подошла к нему и обняла сзади. И ей сделалось так хорошо! Со времени рождения Майи между ними стало маловато физических контактов, и в основном, приходилось признаться себе, по ее собственной вине.

— Ну как прошел день? — спросила она и поняла, что давно уже не задавала этого вопроса.

— Паршиво, — отозвался он, доставая из холодильника масло, сыр и икру.

— Я слышала, что вы забрали Кая, — осторожно продолжила Эрика, не зная, захочет ли Патрик что-то рассказывать. О своих посетителях, которые побывали у нее в этот день, она решила ничего не говорить.

— Как видно, слухи распространились с быстротой молнии?

— Можно сказать и так.

— Ну и что говорят?

— Что это, вероятно, имеет отношение к смерти Сары. Это правда?

— Не знаю.

Усталыми движениями Патрик налил себе в кружку горячего какао и намазал бутерброды. Сев напротив Эрики за стол, он стал обмакивать в какао бутерброды с сыром и икрой.

— Мы забрали его не в связи с убийством Сары, а по другому поводу, — произнес он через некоторое время и снова умолк.

Зная, что делать этого не нужно, Эрика все-таки решилась задать вопрос — перед ее внутренним взором стоял пустой взгляд Шарлотты.

— Но может быть, что-то все-таки указывает на его причастность к смерти Сары?

Патрик обмакнул в какао следующий бутерброд, и Эрика постаралась на это не смотреть. По ее мнению, это была по меньшей мере варварская привычка.

— Пожалуй, что да. Но поживем — увидим. Мы не можем позволить себе зацикливаться на каком-то одном предположении. Есть еще кое-что, в чем нам предстоит разобраться, — ответил он, стараясь не встречаться с ней глазами.

Она не стала расспрашивать дальше. Недовольное похрюкивание, донесшееся из комнаты, напомнило о том, что Майе надоело сидеть в одиночестве. Патрик встал и принес дочку вместе с креслицем в кухню. Она благодарно загулюкала и радостно замахала ручками и ножками, когда Патрик поставил креслице на стол. Выражение усталости исчезло с его лица, и в глазах засветился тот особенный свет, который появлялся у него при виде дочери.

— И кто ж это тут папино золотко? Папина радость хорошо провела этот день? Ах ты, моя ненаглядная, самая-самая любимая девочка! — заворковал он с Майей, приблизив к ней лицо.

Но тут личико Майи сморщилось, покраснело, она запыхтела, а затем снизу выстрелило в родителей облако вонючего газа. Эрика машинально вскочила, чтобы тут же исправить беду.

— Я сам справлюсь, посиди, — сказал Патрик, и Эрика с чувством благодарности снова опустилась на место.

Когда Патрик вернулся с вымытой и переодетой в пижамку Майей, она рассказала ему об удачном опыте «укатывания» в коляске, после которого ребенок сам заснул.

Патрик отнесся к ее рассказу скептически:

— Чтобы ребенок кричал сорок пять минут перед тем, как заснуть? Неужели так лучше? В детской консультации ведь сказали: если ребенок кричит, надо дать ему грудь. Хорошо ли это — позволять ей столько кричать?

Видя, что муж встретил ее рассказ без энтузиазма и не выразил одобрения, Эрика возмутилась:

— Никто и не собирается заставлять ее кричать по сорок пять минут. Через несколько дней это время сократится. И вообще! Если ты не согласен, то можешь сам сидеть дома и ухаживать за ней! Ведь это же не тебе приходится кормить ее грудью сутки напролет, вот тебе и кажется, что можно ничего не менять!

Затем она разразилась слезами и умчалась в спальню. Патрик остался в кухне, чувствуя себя идиотом. Опять он не подумавши ляпнул что-то не то!

Фьельбака, 1928 год

Два дня спустя во Фьельбаку приехал ее отец. Агнес встретила его, сидя со сложенными на коленях руками, в тесной каморке, где нашла временное пристанище. Когда он вошел, она подумала, что молва оказалась права. Выглядел он очень плохо: волосы еще больше поредели, и если несколько лет назад он был разве что немного полноват, то сейчас потучнел и у него появилась одышка. От ходьбы его лицо раскраснелось и залоснилось, но под краснотой проглядывал землистый цвет, которого не мог скрыть никакой румянец. Вид у Августа был нездоровый.

Нерешительно переступив порог, он удивленно обозрел маленькое и тесное помещение, но когда его взгляд упал на Агнес, так и бросился к ней и крепко прижал к груди. Она не воспротивилась его порыву, но сама на него не ответила, руки ее продолжали покоиться на коленях. Он же предал ее, и этого ничто не могло изменить.

Август ждал от нее ответного объятия, но, так и не дождавшись, опустил руки. Однако он не мог удержаться и не погладить ее по щеке. Она вздрогнула, словно он ее ударил.

— Агнес, Агнес, бедная моя Агнес!

Он сел на стул, но больше уже к ней не прикасался. При виде сострадания, написанного на его лице, ей стало противно. Собрался наконец-таки прийти! Четыре года назад — вот когда ей был очень нужен отец и его родительская забота. А теперь уже поздно.

Август принялся было горячо говорить, но дочь упорно не глядела на него, и скоро слова застряли у него в горле.

— Агнес, я знаю, что поступил неправильно, и что бы я ни сказал, это уже ничего не изменит. Но позволь мне помочь тебе в этот трудный час! Вернись домой и разреши мне заботиться о тебе! Все может стать как прежде, все может вернуться! То, что случилось, это ужасно, но вместе мы сделаем так, чтобы ты об этом забыла.