— Hua ist so sunja? — проворчал Вайрд. — В чем истина? Я не знаю, кто более омерзительная гадина: Джаирус, его дракониха мать или эта рептилия священник?

Я в ответ процитировал Библию:

— «Mis fraweit letaidáu; ik fragilda». «Мне отмщение, и Аз воздам».

— Ну что же, я проиграл, — проворчал Вайрд, когда мы собрались уходить. — Это не утешит тебя в потере друга, но ты выиграл небольшое состояние. Прошу заметить, однако, ты никогда не говорил мне, что Гудинанд — калека, подверженный приступам падучей болезни.

— Я предлагал тебе отказаться от ставки, — резко бросил я. — Еще не поздно сделать это и сейчас.

— Во имя бледной чахлой богини Paupertas[128], я всегда честно платил свои долги!

— Хорошо, — сказал я, когда мы оказались на улице. — Мне действительно нужны деньги. И я обещаю работать еще усердней этой зимой, чтобы мы смогли сколотить еще одно состояние.

— Тебе нужны деньги? — спросил удивленный Вайрд. — Могу я спросить для чего?

— Нет, fráuja, я не скажу тебе этого, пока не потрачу деньги. Боюсь, ты попытаешься отговорить меня, узнав, как я хочу ими воспользоваться.

Он пожал плечами, и мы в молчании направились к deversorium. Я горько плакал, хотя ни Вайрд, ни кто другой не могли этого заметить, потому что слезы мои лились не из глаз. Горе, которое я испытывал как Торн, лишившись доброго друга Гудинанда, я перенес по-мужски, с сухими глазами. Однако моя женская сущность, не испытывая ни малейшего стыда, рыдала по Гудинанду, который любил меня. Но моя женская половина в настоящий момент была спрятана глубоко под мужской. Слезами истекало, так сказать, мое сердце. Я размышлял: «Если бы в этот момент я был Юхизой, а не Торном, текли бы эти слезы из моих глаз?»

И еще одно меня беспокоило. Похоже, двойственность моей натуры была пагубной и, казалось, причиняла вред всему, что меня окружало. Объяснялось ли это моей, как маннамави, неспособностью любить, мучительно думал я, или просто мне было предопределено судьбой заставлять других страдать? Раньше все римляне верили, а те, что по-прежнему еще остаются язычниками, и до сих пор верят, что каждого человека охраняет и ведет по жизни его собственный бог: невидимый, он всегда находится рядом. Боги мужчин называются гениями, а женщин — юнонами. Согласно этой языческой вере, у человека совсем немного собственной воли, в основном ему приходится следовать прихотям и предписаниям своего духа-хранителя. Тогда мне, как существу двуполому, не помогали ли вместе и гений, и юнона? Не пребывали ли они в постоянном споре относительно того, кто из них главнее? Или, возможно, мне вообще никто не помогал? Думаю, что множество вещей, которые я совершил в своей жизни, были сделаны по моей собственной воле, но в отношении некоторых я не слишком уверен. Я осознанно, по своей воле и из злого умысла уничтожил достойного всяческих порицаний брата Петра. Однако, насколько я знаю — и уж это точно произошло без участия с моей стороны, — безвинная сестра Дейдамиа, возможно, тоже теперь мертва от побоев flagrum, которым она подверглась из-за меня. Я без колебаний и ради благой цели уничтожил женщину-дикарку в лагере гуннов, но у меня не было причины, желания и права навлекать смерть на маленького харизматика Бекгу. Во имя Иисуса, даже мой верный компаньон juika-bloth умер из-за меня, потому что я грубо вмешался в его истинную природу. И теперь… теперь, сам того не желая, я оказался непосредственным виновником гибели Гудинанда.

Liufs Guth! Кто виноват в этом? Я сам, мой хранитель: гений, или юнона, или оба? А может, я уже и впрямь стал настоящим хищником, как поклялся когда-то? Неужели, пробиваясь в этом мире, я переступаю через чужие жизни?

«Ну, если это так, — сказал я себе, — я, по крайней мере, знаю, кто станет моей следующей жертвой».

* * *

— Khaîre![129] — одобрительно воскликнул египтянин, торговец рабами, когда я рассказал ему, зачем пришел. — Разве я не говорил тебе, молодой хозяин, что когда-нибудь даже тебе может понадобиться venefica? Признаюсь, не думал, что это произойдет так скоро, ведь ты еще так молод и…

— Избавь меня от проповедей, — сказал я. — Давай лучше обсудим цену.

— Она тебе прекрасно известна.

Тем не менее я умудрился хоть немного сбить цену. Как я уже говорил, сперва египтянин запросил за рабыню по имени Обезьянка сумму, почти равную тому, что было у меня в кошельке. Но после продолжительного торга я купил эфиопку чуть дешевле, оставив достаточно денег для нас с Вайрдом, чтобы мы могли заплатить хозяину deversorium, когда соберемся уйти, и чтобы продержаться зимой. А несколько siliquae я отложил. В свое время вы узнаете, для чего они были мне нужны.

— Отлично, — сказал я, когда сделка была заключена, а торговец, вздохнув, поставил печать и вручил мне servitium[130] Обезьянки. — Пусть девушка оденется и будет готова пойти со мной — потому что я могу послать за ней неожиданно, когда мне понадобятся ее услуги.

— Обезьянка будет ждать твоих распоряжений. — Египтянин зловеще улыбнулся. — Когда придет время, желаю тебе — скажем так — полного и абсолютного удовлетворения. Khaîre, молодой хозяин.

* * *

В течение нескольких дней я тайком наблюдал за домом dux Латобригекса. Я шпионил лишь в дневные часы, потому что только тогда могли произойти события, которых я ожидал. Вечера я снова проводил в компании с Вайрдом, обедал в таверне или купался в термах, и мы с ним говорили исключительно о всяких пустяках. Вайрд, очевидно, изнывал от любопытства, но терпеливо воздерживался от того, чтобы задавать вопросы. Не торопил он меня и с отъездом, хотя пора уже было начинать новый сезон охоты.

Много раз я наблюдал, как роскошные носилки покидали резиденцию dux и как при этом носильщики-рабы выкрикивали: «Дорогу легату!» Иногда Латобригекс выезжал один, иногда со своей женой или сыном. Но я ждал, когда же рабы вынесут носилки только с Джаирусом и Робеей. И когда это наконец произошло, я поспешно последовал за ними на почтительном расстоянии. Как я и надеялся, носилки остановились, и Джаирус вышел из них у мужских купален. Затем рабы двинулись дальше, я снова последовал за носилками, вознося про себя молитвы. Мои молитвы были услышаны: в следующий раз носилки остановились перед женскими термами, там из них вышла Робея.

Я со всех ног помчался в лавку египтянина, быстро схватил Обезьянку и бегом потащил ее к термам, где находился Джаирус. Вообще-то раб или рабыня сплошь и рядом сопровождали своего господина, но я, разумеется, никак не мог привести женщину в мужскую купальню. Однако эти термы для высшего сословия были оборудованы маленькими, но хорошо меблированными exedria — комнатами ожидания, и я оставил Обезьянку в одной из них, где имелась кушетка.

Я не мог объяснить всего на словах этой маленькой чернокожей девочке, но я ухитрился отдать ей подробные распоряжения в виде жестов; Обезьянка покладисто кивала головой, словно прекрасно меня понимала. Ей надо раздеться донага, улечься на кушетку и некоторое время ждать; затем она должна сделать все, чему ее научили и для чего готовили. Сразу после этого девушке следует одеться снова, покинуть exedrium, выйти из здания и встретиться со мной на улице возле терм.