— Милорд, — поклонился лакей. — Я привел менестреля.

— Славно, очень славно. — Граф, прищурившись, глянул на Мэта. — Смотри, постарайся развеселить короля не хуже, чем развеселил меня, менестрель!

— Постараюсь изо всех сил, мой господин. — Мэт поклонился, стараясь не выходить из роли — если бы граф знал, что титулом Мэт его превосходит, он бы так, конечно, не выпендривался. У него бы челюсть отвисла. А уж если бы граф узнал, что Мэт родился в семье, положение которой было ниже, чем у него самого, тут бы его вообще кондрашка хватила. Несколько секунд Мэт наслаждался, воображая эту сцену: у графа отвисает челюсть, его хватает кондрашка... нет, здорово, но он благоразумно прогнал эту мысль, а его новый «господин» уже шел к возвышению и тащил Мэта за собой. Граф поклонился, Мэт последовал его примеру.

— Ваше величество! — воскликнул граф. — Вот менестрель, о котором я говорил.

Толпа придворных взволнованно колыхнулась. «Наверное, готовы на все, лишь бы развеять скуку», — решил Мэт. Удастся развеселить их — будет замечательно. А не удастся — они посмеются над тем, как его отсюда вышибут пинками.

Однако... этот красивый молодой человек на троне вряд ли способен высечь менестреля за то, что тот плохо споет. А вот желчный костлявый старикан, что стоит около него, этот, похоже, готов высечь Мэта прямо сейчас. Королю было чуть меньше двадцати, то есть на десять лет меньше, чем Мэту. Лицо открытое, вроде бы беззлобное, голубые глаза дружелюбные и честные, нос ровный, подбородок решительный, но при этом не тяжелый. Словом, выглядел он самым настоящим хорошим мальчиком, американцем до мозга костей и обожателем мамочкиного яблочного пирога. Но тут Мэт напомнил себе, что здешний народ понятия не имеет об Америке. В этом универсуме ее, поди, и вообще нету — у него пока все не хватало времени проверить этот факт. Да и о яблочном пироге тут вряд ли знали. И потом, если Бонкорро действительно такой дока в обмане зрителей, то первое, что он должен был освоить, — это амплуа человека, который выглядит честным и беззлобным. Мэт решил не торопиться с выводами и все же ничего не мог с собой поделать: король ему нравился да он и хотел нравиться.

— Ты менестрель, верно? — спросил король. — Петь умеешь?

— Нет, ваше величество, — четно признался Мэт. — Но моя лютня умеет, а мои губы умеют произносить слова.

Придворные издали неопределенный шум — словно не знали, засмеяться или нет. Бонкорро решил эту проблему за них. Он усмехнулся.

— Да ты не только менестрель, ты еще и шут. Но какие же песни ты тогда поешь?

— Я могу спеть вам о своей работе, ваше величество.

— Песня о песне? — Улыбка Бонкорро стала шире из-за охватившего его удивления. — Что ж, спой, а мы послушаем!

И Мэт снова спел: «Я клоун»… С первой же строки придворные умолкли намертво и молчали до самого конца песенки, молчали так, словно были зачарованы, а Мэт знал, что так оно и есть, буквально. Бонкорро тоже внимательно слушал, улыбаясь, однако взгляд его был осторожен: король явно понимал, что на него воздействуют заклинанием, которое ему между тем не опасно. Как он уверен в себе! Уверен, что в случае чего он это чуждое заклинание разобьет в пух и прах. У Мэта кровь похолодела при мысли, насколько могуществен этот молодой человек. Правда, Бонкорро мог и ошибаться: он мог и не оказаться таким уж могущественным, как думал...

А мог и оказаться.

Как только Мэт допел песню, придворные захлопали в ладоши, а Бонкорро одобрительно кивнул:

— Неплохо, совсем неплохо, да и голос у тебя не такой уж гадкий, как ты тут расписывал.

— Может, и так, — не стал спорить Мэт. — Но вот слух у меня точно подкачал, ваше величество.

Король улыбнулся.

— Слова твоей песни оказались столь интересны, что мы не обратили внимания, верно ли ты пел мелодию. А скажи-ка, что это за восточная мудрость, про которую ты пел?

Мэту стало любопытно.

— А разве вашему величеству не интереснее, что бедный менестрель считает мудростью Запада?

— Нет, — с непоколебимой уверенностью отвечал король. — Я прекрасно знаю, что в нашем западном мире считается мудростью: либо религия, а у меня с ней ничего общего, либо черная магия, а с ней я тоже ничего общего иметь не желаю.

Видно было, что старика, стоявшего за троном, это заявление очень огорчило — особенно вторая часть. На глаз он Мэту не показался таким уж религиозным.

— Что ж, как ваше величество скажет, — поклонился Мэт, сраженный решительностью молодого короля. Правда, с другой стороны, разве редко встречаются люди, которые отказываются от религии чуть ли не с религиозным фанатизмом? — Может быть, вам и вправду больше по душе придется мудрость Востока...

— В чем же она?

Старик, стоявший за троном, прищурившись смотрел на Мэта. Мэт собрался с духом, понимая, что сейчас надо будет упростить до предела все, что ему известно, это при том, что известно ему сокрушительно мало.

— Вообще-то существует три вида восточной мудрости, но один из этих видов настолько напоминает мудрость Запада, что, на мой взгляд, ваше величество им не очень заинтересуется. Этот вид мудрости касается того, кому от кого следует принимать приказания и как добиться порядка в королевстве.

— Ты прав, — нетерпеливо проговорил король. — Об этом я уже знаю предостаточно. А другие два вида?

— Один учит, что в жизни больше страданий, нежели радости, поэтому главная цель жизни состоит в том, чтобы из этой жизни уйти.

Бонкорро нахмурился:

— Что же, острый клинок решит эту задачу без проволочек!

— Только тогда, когда смерть позволит прекратить существование, — уточнил Мэт, — и не попасть при этом в Ад.

Бонкорро окаменел.

— Пожалуй, я хотел бы побольше узнать об этой мудрости. И как же можно перестать существовать, если ты мертв?

— О, с превеликим трудом, — ответил Мэт. — Ибо эта мудрость учит тому, что если ты не жил жизнью праведника, святого, то ты возродишься в другом обличье и будешь повторяться до тех пор, пока не проживешь по-настоящему чистую жизнь.

Бонкорро успокоился и смягчился.

— Нет, мне от этой мудрости никакого толку. Я король и не могу прожить по-настоящему чистую жизнь, ибо нам, правителям, всегда приходится делать трудный выбор в пользу наименьшего из двух зол. Кроме того, мне бы хотелось прожить жизнь, полную радости и веселья, а не страданий.

— И жизнь своего народа вы также желаете сделать радостной и веселой? — спросил Мэт, не спуская глаз с короля.

Бонкорро пожал плечами:

— Если их счастье сделает мою жизнь более приятной — что ж, тогда да, и я думаю, так есть и так будет. Чем богаче народ, тем больше люди могут платить налогов в казну и тем богаче буду я. Чем счастливее подданные, тем меньше вероятность того, что они взбунтуются, и тем легче мне носить на голове корону.