А я и балдела! Я была счастлива! Как немного, оказывается, нужно для счастья!

Или много? Свобода.

Улыбкин подошел минут через двадцать.

— Замерзли? — поежился он.

Я только пожала плечом.

— Ну, двинули?

Я кивнула.

Мы сели в его машину — скромный и далеко не «юный» «Фиат». В машине было довольно неряшливо — пустые пачки от сигарет, куча разных бумаг, какие-то пакеты, несколько книг и газет, ополовиненная бутылка воды, в прозрачном пакете — подсохшие полбатона, пачка быстрой лапши.

Странно… — подумала я, — а с виду аккуратист…

Улыбкин, кажется, смутился, перехватив мой удивленный взгляд.

— Да некогда все… — коротко бросил он.

Я не ответила и стала смотреть в окно. А мне-то какое дело? Мне надо сделать то, что я должна. Все! Поможет — большое спасибо! А бардак в его машине… мне как-то до фонаря.

Мы подъехали к высотке, где прошли последние месяцы моей жизни. Жизни с ней.

Вошли в подъезд, и консьержка, самая противная и въедливая из всех — кажется, Дарья Ивановна, — быстро глянула на него своим опытным и прозорливым оком. И… ничего не спросила. Вот чудеса! Обычно она устраивала настоящие допросы с пристрастием.

На меня она даже не посмотрела.

На двери все так же, крест-накрест, висела бумага.

Улыбкин громко вздохнул и сорвал ее. Сунул ключ в замок и отпер дверь.

— Входите! — сказал он. — И… собирайтесь!

Я кивнула и прошла в комнату Лидии Николаевны. По сторонам я старалась не смотреть — ни на ее кровать, ни на кресло, ни на тумбочку, где лежали ее книги, ее очки и стояли ее лекарства.

Я открыла шкаф и стала «листать» ее вещи. Темное платье, шелковый шарфик, нижнее белье, черные лодочки без каблука… Ну, кажется, все! Господи! А документы на могилу?

Они лежали у нее в тумбочке. Лидия Николаевна мне их показывала как-то. А я еще смотреть не хотела… Она настояла: вот здесь, Лида! Вы меня поняли?

Следователь Улыбкин дожидался меня, стоя в дверном проеме, и молча наблюдал. Заметив его, я смутилась.

— А я… могу забрать свои вещи? — спросила Улыбкина.

Он молча кивнул. Я зашла в кабинет и оглянулась — мой следователь за мной… не последовал.

Я быстро побросала в чемодан свои тряпки и, оглянувшись, засунула руку под жесткий валик дивана — там был мой схрон, где я держала свои жалкие сбережения. Я вытащила конвертик с деньгами и сунула в сумку.

Выдохнув, я вышла в коридор и сказала:

— Можем идти. Я готова.

Улыбкин стоял посредине гостиной и разглядывал картины на стенах.

— Красиво тут… было! — грустно сказал он. — Когда-то было. А вот сейчас…

Он замолчал.

— А квартира роскошная, да… Жалко, что вам не досталась!

Я с удивлением глянула на него:

— Жалко? Смешно!.. А почему, собственно, она должна была мне достаться?

Я пожала плечами и пошла к выходу.

Он — следом за мной.

Потом он запер дверь и прихлопнул ладонью бумагу с печатью.

Мы молча сели в лифт и молча вышли на улицу.

— А теперь снова, увы, туда… — сказал Улыбкин. — Надо передать одежду и все это оформить.

И мы поехали.

Все, что необходимо в таких случаях, было совершено довольно быстро — дело налаженное, что говорить. После морга мы поехали на кладбище. Вместе.

Я не задавала вопросов, хотя сильно удивлялась: зачем он едет со мной?

В кладбищенской конторе был народ. Много народу. Но следователь Улыбкин зашел в кабинет к начальнику, и все решилось минут за десять.

Похороны были назначены на завтра, на десять утра.

— Вот, — хмыкнул он, — пользуюсь служебным положением! — и при этом качнул головой, словно осуждая себя.

Мы вышли на улицу. Ветер утих, и небо очистилось от облаков.

— Ну, а теперь… вы куда? — смущенно спросил следователь Улыбкин.

— Куда-нибудь… — ответила я и пожала плечами.

— Послушайте! — Он сморщил лоб и чуть покраснел. — А вы, наверное, тоже голодная? Я, если честно, как волк!

И он с испугом посмотрел на меня:

— А может… Пойдем, поедим?

Я растерялась. А впрочем… Почему бы и нет? В конце концов он так мне помог! Да если б не он… И есть, кстати, я хотела не меньше его.

Я пожала плечами и кивнула.

И мне показалось, что он обрадовался.

— Не люблю есть в одиночестве, — словно оправдался он.

Минут через десять мы притормозили у какой-то кафешки со смешным названием «Пельмешки — Варенички».

— Пойдет? — спросил он.

Я кивнула. Мне хотелось наконец сесть и согреться. Расслабиться. Съесть чего-нибудь горячего, выпить крепкого и сладкого чаю.

Мы вошли внутрь и сели за столик. Тихо играла музыка, народу было совсем немного. И главное — было тепло! Я села на стул и только тогда поняла, как страшно, безумно, смертельно устала.

Мы заказали кучу всего, как обычно поступают очень голодные люди.

Улыбкин делал заказ и при этом громко сглатывал слюну. Мне стало смешно, а он снова смутился.

И мы, конечно, объелись. Мы, не стесняясь, ели так много и жадно, что когда наконец наелись и откинулись на спинку стульев, оба расхохотались!

— Мечта исполнилась! — сказала я. — Тепло и сыто!

— И это все? — удивился он. — «Мечт» больше нет? Скромно как-то… И скучно.

Я смутилась:

— Ну нет, почему… Есть еще парочка. Например, море… Я там не была. И еще — Петербург! Я обещала туда обязательно поехать — обещала одному хорошему человеку. А не получилось… Может, пока?

Он согласно кивнул:

— Все впереди!

Мы вышли из «Пельмешек» на улицу, где стало уже совсем темно.

Улыбкин закурил и поежился:

— Ну и погодка!..

А меня «погодка» вполне устраивала! Мне вообще все нравилось в этот вечер: и этот мелкий, моросящий, колючий дождик, и холодный, неласковый ветер… И мутный свет от фонаря. И собака, проходящая мимо и лениво тявкнувшая на нас.

Я… жива! Я живу! А все остальное… Какая же чушь — все остальное, господи… Особенно ветер и дождь…

— Ну… — спросил он. — А теперь вы… куда?

Я пожала плечами:

— В гостиницу. Завтра рано вставать.

— Да бросьте вы! Какая гостиница?! — разгорячился мой следователь. — Что деньги напрасно палить? Здесь цены в гостиницах, знаете ли!.. Совсем запредельные! Это ж Москва!