Столь же важно для экспансии было и сырье — чугун, сталь, а также известняк, из которого готовили тигели на больших металлургических заводах. Затем следовало финансирование, доступ к капиталу. Три столпа этого процесса — железные дороги, производство материалов и банки — стали взаимозависимы. Титаны каждой отрасли покупали акции друг друга и создавали картели, препятствующие новым игрокам прорваться на рынок и оспорить их гегемонию. Они создавали новые рынки и манипулировали ими. Место конкуренции заняли картельные сговоры. Главное для успешного бизнеса, считал Карнеги, сохранять низкие издержки. Как и в инвестициях, здесь он старался максимизировать отдачу и выжимал максимум из рабочей силы. «Следите за издержками, — говорил он, — а прибыль сама о себе позаботится»[553]. На его металлургических заводах люди работали по двенадцать часов в день, а каждое второе воскресенье отрабатывали по двадцать четыре часа, невзирая на риск несчастных случаев, — лишь бы в следующее воскресенье им дали выходной. Деньги текли в карманы Карнеги и других инвесторов и промышленников его поколения, восседавших в своих обитых бархатом кабинетах. У рабочих, только что вернувшихся с фронта, не было другого выбора.

В 1867 году писатель и основатель журнала The Nation Эдвин Годкин сравнил это поколение бизнесменов с «баронами-разбойниками». Термин он позаимствовал у историков, которые так обозначали немецких феодалов, поделивших между собой территорию страны и взимавших (без согласия императора) плату с каждого, кто пытался пересечь их земли. Точно так же американцы брали повышенную плату с конкурентов, желающих воспользоваться их новыми железными дорогами.

Всего за десятилетие Карнеги избавился от бедности, в которой жила его семья, причем весьма эффектно. Большинство его конкурентов, хорошо заработавших на войне, были людьми такого же возраста и происхождения, разделяли они и его неистовое честолюбие. Рокфеллер еще в школе провозгласил: «Когда я вырасту, я хочу стоить 100 тысяч долларов. И я их заработаю»[554]. Этот путь из самых низов к богатству стал частью американского фольклора, а после краха коммунизма его примерили на себя олигархи в странах бывшего СССР. Чем ниже ступенька, с которой ты начинаешь, чем труднее твой путь, тем более сильное возникает впоследствии чувство, что ты вправе поступать, как вздумается. Эти люди едва скрывали презрение к более спокойной, патрицианской форме капитализма, предшествовавшей их времени.

Первый прорыв у Рокфеллера случился в 1862 году, когда он купил нефтяные месторождения в Огайо и заработал на них 4 тысячи долларов[555]. Чтобы составить крупное состояние, ему понадобилось больше времени, чем Карнеги, — это случилось к началу 1870-х. До того он непрерывно скупал нефтеперерабатывающие заводы, снижал издержки и избавлялся от конкурентов. В последующие десятилетия The Standard Oil Company сделал Рокфеллера первым в мире миллиардером.

Демонстративнее всех в этой группе людей вел себя Вандербильт, который когда-то служил оператором на пароме на Статен-Айленде, а потом стал ключевой фигурой в транспортной отрасли Соединенных Штатов. Он показал всем, как делаются дела, купив и объединив три железных дороги в штате Нью-Йорк в 1867 году, а себе по ходу дела выписав бонус в 26 миллионов долларов[556]. Все они заработали деньги на гражданской войне. Молодой спекулянт Дж. П. Морган был замешан в продаже неисправного оружия союзной армии по завышенной в шесть раз цене. В своем офисе на Уолл-стрит он установил телеграфную линию, чтобы покупать и продавать золото, первым узнавая новости с фронта. Это был один из первых примеров инсайдерской торговли. Так закладывались основы капитала современного банка JP Morgan.

Статус для них значил все. Новые промышленники стали звездами «позолоченного века». Тиражи газет и журналов быстро росли, и если главная статья номера была посвящена одному из титанов, это гарантировало рост продаж. Они знали, как обеспечить себе хорошую рекламу. В тот период они купались в любви общества[557]. Журналисты в газетах, принадлежавших магнатам, обязаны были писать о них в превосходных тонах. Бароны-разбойники заработали свои состояния, и теперь пришло время застолбить место в обществе. Для этого был необходим, разумеется, дом в Нью-Йорке. Они направляли предпринимательский пыл и в эту область, пытаясь перещеголять друг друга роскошью огромных имений. Два помощника Карнеги, Чарльз Шваб и Генри Клей Фрик, жили по соседству, но воспринимали эти соседские отношения как спорт. Шваб специально выстроил свой особняк так, чтобы тень от него падала на дом коллеги. В особняке было девяносто комнат, шесть лифтов, бассейн восемнадцати метров в длину и гараж, в котором помещалось двадцать автомобилей. Для обеспечения здания электричеством построили миниатюрную угольную электростанцию. Шваб потратил на особняк ошеломительную сумму в 8 миллионов долларов. Один только орган обошелся в 100 тысяч долларов, а музыканту с мировой славой платили 10 тысяч в год, чтобы тот играл на нем для развлечения гостей.

Бароны-разбойники веселились и кутили в своих особняках. Но среди праздной элиты стали возникать расколы. Старые богачи, хотя их состояния были старше всего на несколько лет, высмеивали новых. Хозяйка одного из великосветских салонов Элизабет Дрексель Лер приписывала новым миллионерам вульгарность, утверждая, что они «пытаются со всей возможной скоростью забыть те дни, когда были бедны и никому не известны»[558]. Большинство же людей не придирались к источникам чужого богатства — главное, чтобы их приглашали на нужные вечеринки. Главными хозяевами нью-йоркского света стали только что разбогатевшие Вандербильты. Их вечеринки превращались в легенды, а самым знаменитым оказался костюмированный бал 26 марта 1883 года. Внутри семейного особняка раскинулся роскошный сад:

Восхитительный сюрприз ждал гостей на втором этаже, когда они поднимались к началу огромной лестницы. К пучковым колоннам, украшавшим обе стороны величественного зала, льнули высокие пальмы, вздымавшиеся над плотной массой папоротника и декоративных трав, а с капителей колонн спускались провода пестрых японских фонариков. Через этот холл пролегал путь в гимнастический зал, просторное помещение, где подавали ужин на множестве столиков. Но выглядело это помещение отнюдь не так, как прошлым вечером: это был сад в тропическом лесу. Стен не было видно, а на их месте стояла непреодолимая чаща, папоротник за папоротником, пальма за пальмой, в то время как с ветвей пальм свисали в великом множестве чудесные орхидеи, демонстрирующие разнообразие цветов и почти бесконечную изменчивость фантастических форм[559].