Во время перелета Райли настаивал, чтобы я прочитал «досье» — он называл эти бумаги именно «досье», а не «материалы», «документы» или как-то еще — о монетах серии «медик», полагая, должно быть, что я столь же несведущ, некультурен и необразован, как он. Я указал ему на то, что одна из статей (довольно-таки претенциозное эссе из научного регионального журнала, который почти никто не читает, напечатанное одним круглоголовым греческим студиозом, чей отец-подрядчик выложил немалые денежки, чтобы его сын учился в колледже) была написана под моим руководством и мое имя четырежды упоминается в библиографии. На этот раз пришлось смириться ему.

История монет вкратце такова. Медея — Райли, разумеется, об этом не знал, пока не начал готовиться к данному заданию, — считается одной из основоположниц ряда отраслей ботаники, связанных с культивацией многочисленных растений, обладающих лечебно-терапевтическими и оздоровительными свойствами, родиной которых был район Кавказа и которые впоследствии назвали в ее честь. Согласно легенде — а легенды являются наиболее надежными источниками в моей области знаний — эти две монеты, помимо всего прочего, мистическим образом способствовали развитию садоводческого искусства при дворе царя Давида Строителя, который правил Грузией в конце первого тысячелетия нашей эры. Позже их передали в дар одному арабскому географу, которого все мы хорошо знаем, оказавшему важную услугу дочери царя, снабдив ее неким стимулирующим средством по женской части, именовавшимся «ослиный фаллос», а также тремя выдолбленными из дерева сосудами с киноварью и четырьмя магическими платками. Когда географ объявил о своем намерении взять монеты с собой в Багдад, единственным условием царя Давида было вернуть их в Кутаиси через триста новых лун. В этой связи напрашивается предположение, что Давид не представлял себе, какую огромную славу стяжает впоследствии географ в Багдаде и на Сицилии, но этого тогда не мог предвидеть никто. Никто также не представлял, каких больших успехов достигнет садоводческое искусство — с тех пор ничего не изменилось, если не считать нынешних дизайнерских ухищрений Брауна в этой области, — стараниями нашего географа. Надо сказать, что географ выполнил условие сделки, хотя это и не было сознательным актом с его стороны и произошло в результате целого ряда странных совпадений (или проявления определенных сил, если вам так больше нравится), имевших место в истории ботаники, нумизматики, арабского мира и Кавказского региона.

Когда я отразил все попытки Райли поучать меня, он потратил остававшееся до конца полета время на прихорашивания. Удивительное дело: всякого рода научные работники и исследователи летают преимущественно туристическим, а вернее сказать, скотским классом, однако продолжают тратить сотни, нет, даже тысячи фунтов на свои профессорские одежки. В этом смысле костюм Райли был просто показательным: он надел тройку темно-зеленого, конечно же, цвета, завязал полным, в четыре оборота, узлом отличный шелковый галстук, закрепил его сапфировой булавкой и вложил в нагрудный карман пиджака красный платочек. Эффект получился прелюбопытный: теперь его можно было принять и за денди Викторианской эпохи, и за средней руки гангстера времен Аль-Капоне — недоставало только бутоньерки и трости; но похоже, он был очень доволен собой.

Когда самолет пошел на посадку, стайка повизгивавших от возбуждения школьниц вкупе со своими обезьяноподобными наставницами с красными, в пятнах, лицами мгновенно оккупировала ряд ближайших к окнам сидений. Я никогда не мог понять слащавого до приторности отношения к детям у некоторых субъектов. Дети — а я причисляю к этой категории всех, кто моложе сорока, — суть довольно мерзкие и неприятные маленькие создания: жестокие, упрямые и имеющие обыкновение разбрызгивать во все стороны феромоны[2]и телесные жидкости. Возможно, эти юные негодяйки надеялись узреть статую Свободы, суперменов, выпрыгивающих из окон небоскребов, или даже отблеск золота, исходящий от здешних мостовых. Вместо этого, однако, они были вынуждены созерцать бесконечные ряды улиц, застроенных маленькими, похожими на спичечные коробки домиками, и прочие ненадежные и депрессивные объекты (это заметно даже с такой высоты), не способные никого вдохновить.

Наконец мы выбрались из нашего похожего на серебристого кита летающего гроба и отправились на таможенный досмотр. Таможенники пропустили нас, едва посмотрев. Можете себе такое представить? В Армении и Туркменистане они меня чуть с ума не свели своими придирками — откуда приехал? чем занимаюсь? какие у меня документы? — зато потом я чувствовал себя значительной персоной. Но здесь, похоже, искренне верят в старую добрую интуицию и в способность с первого взгляда отличить хорошего парня от плохого. Вместо того чтобы изучать наши документы, они собрались вокруг не первой молодости Адониса с искусственными зубами, покрытыми маникюрным лаком ногтями и торчавшими дыбом волосами, прическа напомнила мне разоренное птичье гнездо. Райли сказал мне, что этот парень — американская телезвезда; он даже знал, в каких сериалах тот снимался, и сообщил об этом мне, но я, разумеется, сразу же забыл.

Пройдя через таможню, мы забрали наш багаж — всего лишь по чемодану на человека — и погрузились в такси, чтобы ехать в гостиницу, где, как с гордостью сообщил мне Райли, он уже зарезервировал для нас комнаты. Водитель такси, то и дело доставая жирными пальцами из хрустящего пакета какое-то гадкое лакомство и отправляя его в рот, первым делом поставил нас в известность, что имеет обыкновение всю дорогу болтать с пассажирами. Когда мы выбрались из водоворота машину аэропорта, где превалировали ужасные желтые таксомоторы с сидящими за рулем представителями Объединенных Наций, мне захотелось закрыть глаза и не открывать их до самой гостиницы. Но мне так и не удалось обрести покой, поскольку водитель принялся рассказывать Райли (а Райли не уставал задавать ему вопросы) о своей семье, перечислив поименно всех своих детей и родственников, оставленных им в родной деревне в каком-то там Вогистане или другой дыре, из которой он выполз. Кончилось тем, что я локтем ударил Райли по почкам, — лишь после этого он перестал болтать с водителем.

Я мечтал об уютном гостиничном номере с привычным умывальником и добротной кроватью с грелкой, на которой я наконец смог бы вытянуться во весь рост и как следует отдохнуть. Однако вместо приличного заведения Райли привез нас в некий жалкий притон, обладавший, впрочем, самой крикливой и безвкусной неоновой вывеской, какую мне только доводилось видеть. Я не помню, что на ней значилось, не говоря уже о том, как можно прочитать слова, которые ежесекундно то вспыхивают, то пропадают перед твоим взглядом. Теперь о притоне… На первом этаже располагался ресторан, насквозь провонявший чесноком, с заплеванным арахисовой и миндальной шелухой полом. Зал был набит толстыми, с золотыми зубами евреями, непрерывно оравшими друг на друга, как это им свойственно. Мужчины — все как один — носили маленькие смешные круглые шапочки, их же толстогубые жены были, по обыкновению, обвешаны массивными ювелирными украшениями. Домысливать и представлять остальное я оставляю вашему воображению. Владелец заведения едва говорил по-английски, однако называл себя Сэмом — в эдакой небрежной манере, словно это разумелось само собой. Райли наконец продемонстрировал некоторую твердость характера — до сих пор он чуть ли не пресмыкался перед каждым иностранцем, который с ним заговаривал, — и спросил, является ли Сэм его настоящим именем, данным ему от рождения. Хозяин признал, что не является, — на самом деле у него было типичное труднопроизносимое имя, как у них у всех. Это, собственно, не играло большой роли, поскольку узнать «людей Писания» не составляет труда — и по характерней форме лба и носа, и по большим оттопыривающимся ушам; здесь, в Нью-Йорке, они повсюду.