человеку… и все меняется. Это не просто рубаха-парень, или женщина — лишь бы муку молоть. Нет. Эти зря слова не скажут, все у них с умом и в точку, в самое яблочко. Людям это особенно нравится, когда в самое яблочко. Даже в тяжкий час человек воспрянет духом и поверит в лучшее, когда сказано такое слово.

Замечали?

Значит, вам повезло на интересного человека.

— Как хоть зовут тебя? — спросила, расстегивая халат, Вера.

— Интересно, — тут же подхватила разговор женщина на койке, в углу. — Здороваются, а как звать друг друга, не знают…

— У нее вон спросите, — кивнула на Мервану Вера.

— Мервана меня зовут. А познакомились мы…

— Ты, Мервана, секретов не разглашай, — прервала ее Вера. — А то: «Познакомились мы…»

Улыбки. Намек приняли. Каждый по-своему. Посыпалось разноголосое ха-ха.

— Ой, девочки. Не смешите. А то я прямо тут я рожать начну…

— От смеха еще никому плохо не было, — успокоила ее Вера.

— Было. Вот у нас в деревне…

— …И бабы не так рожают, как я городе, — в тон говорящей вставила быстренько Вера, и опять все засмеялись. Всем понятно, что сейчас начнется сказка, как дед свою бабку до смерти засмешил, а она ему потом во сне прошла и грозит: лучше живи дольше, а не то тут в котле со смолой кипеть будешь.

— Муж твой где, Мервана, воюет?

— Не знаю. У них же полевая почта. Только номер указан.

— Так, может, намекает между строк?

— Намекает, только я не понимаю.

— Это про гумно, что ли?

— Да нет. Пишет, что будут скоро брать город, через который Наполеон отступал. Собирался там погреться на русских печках, да не успел. Его солдаты проворнее оказались. Склады с продовольствием распотрошили и по ветру пустили. Фельдмаршалу и не досталось.

— Так это же Смоленск, — твердо сказала Вера. — Тут прямо и сказано. Я ж говорила, что про гумно.

— А это как?

— Вот так, — отвечает Вера. — Пишет парень девке записку: приходи на гумно, целоваться будем. Девка и отвечает. Намек поняла, приду.

Опять ха-ха. Распахивается дверь, входит сестра:

— Что за концерт?

— Да вот…

— Опять секреты хочешь разгласить?

— Ха-ха. А ничего особенного и не было сказано.

— Муж-то, Мервана, кто у тебя?

— Танкист.

— Значит, возьмут город. Боевой парень?

— Он меня на одну руку посадит, а в другой ведро с водой несет.

— Это точно, возьмут. Накрутят фашистикам хвоста.

— Пишет?

— Пишет.

— А ты?

— И я.

— Как думаешь, вернется? Не найдет завлеку?

— Нет. Он обещал.

— Хорошо проводила?

— Поцеловала.

— И все?

— Все. А что еще? Плакала сильно. Переживала.

— Рожать тоже от переживаний будешь?

— Буду. Парня рожу. Я ему обещала. Только вот сердце у меня слабое. Боюсь помру. Вы напишите тогда ему. Вот адрес полевой почты, в тумбочке. Ладно?

— Не хорони себя раньше времени. Обойдется.

— Я знаю. Родных у меня нет. Детдомовская я. И Аруп тоже. Так что ни у меня, ни у него больше никого нет.

— Ты не распускай себя, — твердо сказала Вера. — Мужик воюет, а она умирать… Кто дитя воспитывать будет? Ты об этом думай. Думай и думай: не поддамся, и все! Поняла?

— Поняла.

— Ну тогда спать давайте. А то приспичит кому среди ночи, не выспимся.

3

Мервана не ошиблась. Она знала свое сердце лучше других — оно не выдержало.

Мервану первой из палаты увезли в родилку. Второй, «опять я после нее», Веру. Вера вернулась в палату, а Мерваны нет. Ее поместили в отдельную палату.

— Что с ней? — спросила Вера нянечку.

— Плохо. Врачи боятся, что не выживет.

— Держи нас в курсе, — сказала строго Вера молоденькой нянечке. — Если что — сразу к нам.

Характерец у Веры — будь здоров. Только что саму полуживую привезли в палату, а уже распорядилась. Навела лад.

Мервана прожила после рождения сына два дня. Перед смертью, а она ее уже чувствовала, позвала к себе Веру, попросила назвать мальчика так, как скажет Аруп.

— Я ему письмо послала. Спросила уже, как назвать. Как скажет, так и назови. Я прошу тебя. Ладно?

— Назовем, не беспокойся. А кто вынянчит?

— Не знаю. Нет у нас родных. Я говорила.

— Это я помню. Только не дело на чужие руки.

— Я понимаю, да сердце вот… И вздохнуть не дает.

— Крепись, Мервана.

— Просить не могу за дитенка, а Арупу напиши. Напишешь?

— Успокойся. Возьми себя в руки.

Мервана уже не отвечала. Сил не было. Носик у нее заострился, щеки запали. Один глаза и остались живые на лице.

Мервана прикрыла веки. Вера еще посидела немного и ушла.

К вечеру Мерваны не стало.

Ее ребенок остался сиротой.

— Сирота сироту и родит, — сказала въедливая баба из угла.

— Помолчи, умница, — сказала Вера, и в палате до самого сна никто и слова не проронил. А Вера молчала.

Утром она сказала нянечке, чтобы ей принесли парня Мерваны.

Палата молчала.

У Веры тоже родился парень, и она положила их рядом с собой — оба прильнули к ее груди.

Младенцев унесли.

— А муж что скажет? — подала голос та, из угла.

— Володька? — удивилась Вера. — Пусть слушает то, что я ему скажу. Лишь бы вернулся. Понятно тебе?

— Понятно. Мужику бы понятно было твоему. Мне-то что?

— Ну и помолчи тогда.

— Ты же русачка…

Вера не ответила. На том и закончился разговор.

4

Как решилась женщина на такое? Самой-то всего двадцать лет…

А их двое. Если растеряешься, ни одного не будет. Вера хоть и при родителях росла, но ни великого, ни малого богатства не видела. Поженились они с Володькой перед войной. Володька шоферил, Вера на швейке работала швеей-мотористкой. Заработки не ахти какие, но решили собирать на дом — хотелось свой построить.

Это сейчас все ждут государственных квартир и получают. Свои редко кто строит. А тогда, обзавелся семьей — строй свой дом. Воскресники такие закатывали, что ой-ёй!

Так и решили. Швеи от Веры придут и шоферы от Володьки. Саману намесят и сложат домину на две комнаты — кухня и горница. Хотелось, конечно, деревянный дом, да лес дороговат. Это потом можно будет и деревянный, если все хорошо. А пока жили у родителей Веры, в пристройке вроде чулана. Одна койка и умещалась всего.

Еще и месяц медовый не кончился, война началась.

Война началась…

Володьку с первым эшелоном и отправила.

Пришла из роддома — письмо лежит. Володька писал:

«Есть на Волге утес… Тут я и воюю, как поется в нашей русской народной песне. Если убьют, не горюй. За Россию-матушку голову сложу. А за нее мне ничего не жалко. Родишь сына, назови в мою честь Володькой. Живым