Садовник гортанно вскрикнул и на его зов из-за каменного столбы выбежало странное существо, похожее на страуса — вот только мощная голова его была снабжена челюстью, полной мелких, острых зубов, а рядом с перьями торчали костяные пластинки — шипы.

Птице-зверь в нетерпении перебирал двумя сильными лапами, пока мужчина взбирался на его спину, а потом круто развернулся и подпрыгнул на месте, хлопая короткими крыльями, словно радуясь предстоящей пробежке. Но Садовник немедленно укротил его норов, перебирая поводья в тощих руках.

Вытянув вперед крепкую длинную шею, животное чинно отправилось в сторону молчаливых песчаных холмов, а Гордас побрел следом. Череда последующих дней слилась в одно густое дрожащее марево. Иногда курсанту казалось, что он все же провалился в то проклятое болото и сейчас его душа бродит по миру, нигде не находя пристанище. Тогда отчего же так страдает тело… Отчего истерты до кровавых пузырей ноги, воспалены глаза, измучен разум.

Питание было скудным — растертые в кашицу зерна из мешка Садовника и немного воды из его же бурдюка. Курсанту не раз попались на глаза змея или скорпиона, но догнать и схватить шустрых обитателей пустыни не получилось. А вот птице-зверь Садовника питался гораздо лучше — ловко разгребал лапищами песок и вытаскивал за хвост то ящерицу, то сонного суриката. Еще каким-то чудом "чудо-конь" обходился без питья. Гордас почти завидовал ему. Сам он теперь двигался рядом со своим молчаливым спутником или немного отставал.

Первый полноценный отдых состоялся у полуразрушенного арыка, рядом с которым Шалок обнаружил остатки крепостной стены и засыпанные песком улицы. Мертвый город. Брошенный город. Пустыня поглотила его, но оставила немного воды случайным гостям. Здесь Гордас все же исполнил пожелание своего провожатого и вымыл ему ноги водой, принесенной из мутного родника.

Гордас смирился, полностью осознавая собственное бессилие и неспособность бороться с дикой стихией. Человек слаб перед природой и ее Создателем. Человек — раб и червь, которому самое место ползать в грязи.

Сам Шалок уже едва ли верил в благополучное завершение своего маршрута, порой ему начинало казаться, что эта пустыня никогда не кончится, что он обречен вечно бродить по ее дышащим, словно живым, холмам, спать на остывшем за ночь песке под безразличными ко всему небесами. Но даже отчаяние первых недель пути постепенно оставило его, приведя на смену тупое равнодушие и покорность. Вот тоолько и эти чувства оказались не слишком прочными.

В седьмой раз вымыв сухие смуглые ноги Садовника и тщательно обтерев их куском полотна, Гордас с сомнением посмотрел на оставшуюся воду — ее предстояло слить у подножия соседней дюны как оскверненную. Кровь, казалось бы ставшая прахом в изнуренных венах курсанта, вдруг воспламенилась яростью. Обращаясь к своему загадочному спутнику, Шалок прошипел сквозь стиснутые зубы:

— Ты каждый день даешь мне по паре глотков, пока мы кочуем от колодца к колодцу. А добравшись до воды, сам плещешься в ней как утка, заставляя меня умываться твоими ополосками. Почему бы тебе не вымыть мне ноги, а? Хозяин?

Садовник в упор глянул на дерзкого человека своими глубоко посаженными узкими глазами, цвет которых было невозможно понять, но Гордасу они казались двумя раскаленными угольками, вставленными в глазницы.

— Мой пес научился рычать? Славно. Я уже и не надеялся услышать твой голос.

— Я не раз пытался с тобой заговорить и получал удары плети в ответ!

Садовник затрясся от беззвучного смеха, полы его плаща развевались по ветру.

— И даже пробовал выхватить кнут из моих рук — предсказуемо неудачно.

Но Гордас слишком долго копил в себе злость и обиду.

— Какой в этом прок, скажи? Я готов страдать и ползти по раскаленным камням с высунутым языком, но ради чего, вот что не дает мне покоя? Какой смысл в моих муках, кому они нужны?

— Может, тебе.

— Это же абсурдно! Чему могут научить пытки?

— Ну, пытки еще ждут тебя впереди, — уверенно заявил Садовник, — а впрочем, ты зря меня вопрошаешь. Я всего лишь Смотритель костяного сада, а не создатель его. Почем мне знать, где тут вход, а где выход и почему все реки текут под гору, а не наоборот.

— Ты просто не хочешь мне говорить! Ты должен знать правду!

— Как же вы все озабочены этим смыслом, — устало вздохнул обладатель бурнуса, глубже надвигая края капюшона на лицо, — а если его вовсе нет, что тогда? Конечно, поначалу ты будешь крепко разочарован, но попытайся привыкнуть к подобной мысли…

— Я не хочу привыкать к страданиям, это жестоко!

— Так тебя никто и не заставляет. Вот нож — убей себя и все сразу закончится. А вон на столбе веревка, ее конца как раз хватит, чтобы дважды обернуть вокруг твоей тощей шеи. Иди… чего же ты медлишь или тебе снова страшно? Что останавливает тебя сейчас? А, может быть, это и есть твой пресловутый смысл?

— Сколько нам еще идти, вот что я хочу знать.

— Не знаю на счет тебя. Я-то уже пришел. А вот ты, поступай, как хочешь.

Гордас растерянно оглянулся вокруг.

— Ты бросишь здесь меня одного?

— А разве нас когда-то было двое? Посмотри-ка внимательней.

— Куда посмотреть… что… что такое…

Гордас принялся тереть руками глаза, но зрение померкло — неподвижная фигура Садовника перед ним будто осунулась и уменьшилась, длинный некогда плащ его превратился в истлевшие лохмотья. Шалок выпрямил дрожащие ноги и, рывком поднявшись с колен, присел на каменную плиту рядом со своим проводником. Осталось лишь сдернуть с него капюшон и увидеть наконец истинный облик своего недавнего собеседника — высохший труп, готовый рассыпаться при малейшем неловком прикосновении.

Не возможно было поверить, что эта дряхлая мумия еще недавно двигалась и даже говорила. Гордас глухо застонал и ничком свалился на землю, а потом принялся в бешенстве кататься по ней, загребая полные ладони песка. Обессилев, мужчина приподнялся на локте и еще раз вгляделся в размытые черты мертвеца.

Сколько же лет он сидит неподвижно на своем каменном ложе… И какая сила заставляет это иссохшее тело подниматься и пестовать свой костяной сад… Чья извращенная воля не дает покоя усопшему, и кем был он при жизни — магом или правителем? А, может, жрецом древнего народа, прежде населявшего эти земли… О том знают лишь желтые пески, но они умеют надежно хранить свои и чужие тайны.

Следующий взгляд Гордаса упал на веревку, свисающую с рукотворного столба, испещренного незнакомыми письменами. «Это просто и быстро… Но что за последней чертой… Если совсем ничего, тогда и в смерти тоже нет никакого смысла. Зачем же спешить, раз она сама ко мне не торопится».

Дрожащими руками Гордас набрал мутноватой воды в бурдючок, укрепил за поясом нож, поправил на голове повязку от жгучих лучей Антарес и отправился дальше. Толстая перламутровая змея дважды обвила плечи Садовника и, поднявшись выше, изящно протиснулась в пустую глазницу черепа. Узкий язычок твари порхал между ядовитых зубов, а острые зрачки больших выразительных глаз еще больше сузились, провожая фигурку одинокого путника.