– Ну! – подтвердил я.

– А она ему что?

Я улыбнулся при воспоминании об этом. Надо сказать, улыбку мне даже не пришлось имитировать.

– Она сказала ему, что у нее уже есть одеяло, – ответил я и сунул в рот остаток пастилы.

Дебора как-то странно на меня посмотрела. Пристально, изучающе. Я уж подумал было, не жую ли с открытым ртом. Я даже проверил рукой. Нет, все в порядке. Я дожевал, проглотил и посмотрел на нее.

– Чего? – спросил я.

– Сукин ты сын, – произнесла Дебора, и весь ее гнев почему-то обратился на меня.

– Что я такого сделал? – не понял я.

– Ты с ней трахался! – прошипела она. – Ты трахался с гребаной Джекки, мать ее, Форрест!

Я потрясенно смотрел на Дебору, пытаясь понять, не проговорился ли случайно. Нет, у меня и шанса-то такого не было, но она явно откуда-то знала. Может, правду все-таки говорят о женском чутье? Потому что Дебора знала наверняка, и это ей почему-то совсем не нравилось.

– Дебора, – пробормотал я, отчаянно пытаясь подобрать слова, способные все объяснить, успокоить ее, может, даже сменить тему разговора. Но в голову как назло ничего не лезло; я стоял как дурак с разинутым ртом, а сестра смотрела на меня взглядом, столь твердым, что им можно было пробуравить новые дырочки в крыле «бьюика»[3].

– Ты сраный дебил! – прорычала она. – Ты хоть понимаешь, что сделал?

На мой взгляд, она не слишком продумала свой вопрос: я очень хорошо представлял себе, что сделал. Более того, я сделал это не один раз, а еще полагал, что не против и дальше продолжать в том же духе. Впрочем, боюсь, Дебз понимала это совсем по-другому.

– Жена, трое детей! – продолжала она. – А ты туда же. Вприпрыжку в постель гребаной Джекки Форрест!

– Да, но, Дебора… – промямлил я. Что говорить дальше, я не придумал; впрочем, это не меняло ровным счетом ничего, потому что она не стала дожидаться моей реплики.

– Господом Богом клянусь, – продолжала моя сестра. – Нет, я знала, что все мужики думают только причинным местом, но думала, что хоть ты отличаешься! – Она ткнула мне в грудь твердым как камень пальцем. – И тут появляется Джекки – и выходит, ты ничем не отличаешься от остальных полоумных мудаков. Только бы потрахаться с ней…

– Ну, это она… – вставил я и тут же пожалел, настолько жалким это показалось даже мне самому.

– Господи, ТВОЮ МАТЬ, Декстер! – выпалила Дебз так громко, что несколько техников повернулись в нашу сторону, оторвавшись от своей работы.

– Дебора, нам здесь положено соблюдать тишину, – напомнил я. – Можем мы обсудить это позже?

– Не будет никакого «позже», – огрызнулась она. – Не думаю, что мне вообще захочется еще с тобой говорить. – Она обеими руками толкнула мою грудь с силой, заставившей меня отступить на пару шагов, повернулась и пошла в другой конец павильона, расталкивая телевизионщиков и едва не опрокинув пару прожекторов.

Я смотрел ей вслед, пытаясь понять, насколько она это серьезно. Никогда больше со мной не разговаривать? Возможно ли такое? Я никогда не задумывался о подобной возможности – то есть даже долю секунды не думал о том, что то, чем мы занимались с Джекки, может как-то повлиять на наши с Дебз отношения. Она ведь моя сестра – разве это не данность, не имеющая срока давности? Она осталась моей сестрой даже тогда, когда узнала мое истинное, извращенное лицо. И, насколько я понимаю, то, чем я занимаюсь в отдельно взятые ночи, считается куда менее приемлемым, чем то, что делали мы с Джекки.

И тут Дебора устраивает мне полную, возможно, даже вечную обструкцию – и всего-то из-за того, что я нарушил условные брачные обещания, несколько ритуальных слов, которые обычно бубнят во время лишенного всякого смысла обряда перед лицом гипотетического божества… И из-за этого она больше не будет со мной общаться?

Я много раз говорил, что не понимаю человеческого поведения – но к Деборе я относился не так, как к остальному человечеству. Она всегда была выше обычного людского идиотизма, стоя одной ногой на занимаемой мною вершине Олимпа. И все же на этот раз она повела себя так же по-дурацки и уязвимо, как какая-нибудь кухарка из реалити-шоу. Не разговаривать со мной из-за того, что я раз в жизни поступил по-человечески? Быть такого не может.

Я посмотрел в ее сторону. Дебора стояла, повернувшись ко мне спиной. Даже на таком расстоянии я видел, как сердито напряглись ее плечи. В мою сторону она не посмотрела ни разу. Похоже, она и впрямь разозлилась настолько, что ее угроза казалась вполне реальной. Но почему? Почему какая-то мелочь вызвала у нее такую непропорционально жесткую реакцию? Каким образом наши с Джекки отношения касались Деборы?

И почему, скажите на милость, мысль о жизни без Дебз заставляет меня чувствовать такую пустоту?

Увы, признаков смягчения Дебора не подавала. Следующие два дня она избегала меня, что требовало немалых усилий с ее стороны, поскольку двенадцать из двадцати четырех часов мы проводили в одном и том же павильоне. Каким бы большим он ни казался, пространство в нем было все же ограничено, а зоны, куда нам позволялось заходить, вообще составляли небольшую его часть, однако каким-то образом она все же находила способ избежать того, чтобы моя нечестивая тень не касалась благородной ее. Я надеялся, несколько часов размышлений успокоят ее и напомнят о том, что, кроме меня, у нее нет ни одной родственной души, но этого так и не произошло. Когда я пытался заговорить с ней, она уходила, не бросив даже взгляда в мою сторону. Даже если я, стоя в другом конце павильона, делал шаг в ее направлении, она отодвигалась еще дальше – так далеко, как могла, не покидая здания.

В конце концов такое поведение моей бывшей сестры довело меня до точки кипения. Кто она такая, чтобы судить меня? А если и судит, какое до этого дело мне? Она хочет исключить меня из своей жизни? Что ж, отлично: считайте меня исключенным. Если подумать, невелика потеря: кровного родства между нами не было, а другое и не считается вовсе. Мы выросли в одном доме, но я не знал такого закона, чтобы родство определялось недвижимостью. Что из того, что мы никогда больше не заговорим друг с другом? Разговоры вообще пустая трата времени и энергии, тогда как имеются вещи и поважнее – например, пончики на столе с закусками.

И в любом случае я, можно сказать, покинул уже маленький, скованный цепями морали и приличий мирок и вступил в новый, яркий и манящий. Теперь я обращался по орбите Джекки, полной свежих цветов и шоколадок на подушке, и мне это нравилось гораздо больше, чем исполнять для Деборы роль боксерской груши.

Дебз не хочет больше иметь со мной дела? Что ж, хорошо. Тем меньше всякого будет связывать меня с той жизнью, которую мне не терпелось оставить за спиной.