– Круто заверченный сюжет, – улыбнулся писатель.

– А то. Думай, давай.

– Сейчас молодожены благодарить будут, – поворачиваясь на спину, сказал писатель.

– Молча придут, молча лягут спать и молча выйдут из вагона утром, – Гринчук цыкнул зубом. – Век воли не видать.

Молодожены молча пришли, молча легли.

Писатель показал большой палец.

– Ты думай, – сказал Гринчук и уснул.

– Гринчук! – окликнул кто-то его из темноты.

– Да.

– Зачем тебе все это? Ты же собрался уйти. Уходи.

– Я и ушел, – сказал Гринчук. – Я ушел.

Голос приближался. Гринчук огляделся, чтобы увидеть, откуда, но голос был как темнота. Он был везде. Он окружал Гринчука, вибрировал в голове и давил на грудь, как вязкая жижа.

– Ты ничего не сможешь сделать, – сказал голос. – Ничего. Ты можешь подохнуть. И потянуть за собой еще многих.

Гринчук дернулся, но темнота держала крепко.

– Думаешь, самый умный? – спросила темнота. – Думаешь, бессмертный? Тебе нужно бежать, а не лезть в драку. Бежать, пока не поздно. Бежать.

– Бежать, – на этот раз прозвучало над самым ухом, и Гринчук оглянулся.

Атаман.

– Извини, – сказал Атаман. – Не нужно было тебя втягивать. Кто ж знал, что все так…

Глаза Атамана все также были подернуты пылью. Но смотрел он в лицо Гринчуку пристально и сочувственно.

– Ничего, – сказал Гринчук, стараясь не отводить взгляд.

– Ты, главное, зла на меня держи. Нам тут с тобой вместе долго быть.

– Где?

– А вот тут, – обвел темноту руками Атаман. – Тут огня нету, врут люди. Тут только темно и страшно. Очень страшно. И обидно…

– А что так? – спросил Гринчук.

– Если бы я тогда не испугался, а поехал, как Мастер сказал, еще был бы жив. А потом все равно сюда попал бы.

– Уверен?

– А без разницы, попал ты в ад за свои грехи, за то, что душу продал или за то, что просто не крещен. А только я пожил бы еще на свете. Пусть без души… – Атаман склонил голову к плечу. – Хоть немножко…

Голос Атамана стал каким-то жалостливым, потом начал таять и сам Атаман. Уже почти растворившись в темноте, Атаман прошептал что-то, но Гринчук не разобрал. Что-то короткое. И страшное. Гринчук рванулся за ним следом и проснулся.

За окном был перрон.

– Узловая, – сказал Василий. – А я вас будил-будил, уже думал проводницу звать на помощь.

Писатель был уже одет.

– А молодожены? – спросил Гринчук.

– Уже высадились, не прощаясь и очень быстро. Вы на них, похоже, произвели сильное впечатление, – Василий отодвинулся в сторону, уступая место Гринчуку.

Гринчук надел шорты и футболку.

– Освобождаем вагон, – прокричала проводница за дверью.

Гринчук подхватил сумку и барсетку, двинулся к выходу.

– А разгадка? – спросил Василий, когда они вышли на перрон.

– Разгадка? А сам ничего не придумал? – Гринчук остановился посреди перрона, давая возможность дежурящим там таксистам предложить свои услуги.

– Бред какой-то всю ночь в голову лез, – признался писатель.

– Наука умеет много гитик, – сказал Гринчук, – что и не снилось нашим мудрецам.

– Далеко ехать? – подошел местный житель.

– Еще не знаю, – сказал Гринчук, – но куда-то точно поедем. У тебя какая тачка?

– »Опель».

– Старый?

– Года четыре.

– Ну ладно, – сказал Гринчук. – Жди. Я сейчас.

Он обернулся к писателю:

– Бред, говоришь?

– Ну, да. Это ж на них нужно было засаду устраивать. Даже две. И почти возле самого дома. Да еще и днем. Чревато.

Гринчук закинул сумку на плечо.

– Прикинь, я приехал на курорт. У меня есть бабки. Ясный перец – я поеду в тачке. Вот с таким вот красавцем, – Гринчук кивнул в сторону местного водителя, который отошел в сторону и терпеливо ждал, пока пассажир закончит болтать. – И по дороге меня вынимают вместе с моей бабой. И закапывают где-нибудь на фиг. Или заливают бетоном в какой-нибудь фундамент.

– И…

– А вместо меня до гостиницы доезжает другая пара, похожая. Живет там, со всеми знакомится, и спокойно едет обратно через две недели. Только высадившись возле дома, они ждут, пока такси уедет, и благополучно возвращаются к себе домой. И обрати внимание, на курорте их никто искать не станет. Они ведь пропали дома. Тому есть масса свидетелей.

– Несколько натянуто, – сказал писатель. – Кому это нужно?

– А жене крутого пацана, которую задрали его постоянные измены, или которая решила начать новую жизнь с другим молодым человеком.

– Но их фотографии в документах…

– А ты отличи одного курортника от другого, – усмехнулся Гринчук. – Нужно, чтобы они были только чуть похожи. Искать-то будут от обратного – не ехали ли с вами такие вот люди? Вася Пупкин и Надя Крупская. В гостинице понятно – жили. Из отеля – ехали. На такси – ехали. В поезде – так вообще друг друга называли нежно Васечкой и Пупсинькой. Попробуй не опознай. Ладно, я пошел.

Гринчук пожал протянутую руку и двинулся к ожидающему водителю.

– Так где едем? – избегая стремного «куда», спросил водитель.

– Где тут у вас почта на вокзале?

– Там, – ткнул пальцем водитель.

– Вот туда вначале и пойдем, – заявил Гринчук и посмотрел вверх, в небо. – Утро сегодня очень многозначительное, не находишь?

Водитель глянул мельком туда же и дипломатично пожал плечами.

И Гринчук вдруг вспомнил, что ему во сне на прощание сказал Атаман. Твою мать, пробормотал Гринчук и сплюнул. Не был он человеком суеверным, но когда во сне покойник говорит такое.

До скорого свиданья, сказал Атаман.

Сильнее всего хочется спать между четырьмя и пятью часами утра. Это биология, и как бы человек не старался – от него почти ничего не зависит. По этой причине всяческие диверсии, налеты и прочие агрессивные действия планируются на это время. К шести часам наступает некоторое облегчение. Сон уже не вырубает, как обухом, а остается легким туманом в голове и странной слабостью во всем теле. Не уснув до шести, можно уже продержаться до следующей ночи. Но какого хрена нужно над собой так издеваться. И позволять издеваться другим.

В этом смысле Котик и ворчал последние два часа. Что за жизнь пошла, блин! То они носятся по вокзалам, разыскивая Левчика, не спят. Теперь вот всю ночь пришлось пасти дом, и не кого-нибудь, а самого Мастера. А он, сука, своих стрелков нагнал…