Она поблагодарила фотографа. Тот принялся расставлять их по местам. Вопросов он не задавал. Слабость, которую она почувствовала после того, как Рафик вернулся один, исчезла при виде панического выражения лица Хадии.

– Нет, – сказала Хадия. – Исключено. Мы подождем его.

– Времени нет, – возразила Лейла.

Тарик не знал, что делать. Он переводил взгляд с Лейлы на Хадию, потом опустил глаза.

– Мы подождем его, – повторила Хадия, качая головой.

Ее головной убор немного сполз вбок. Худа выступила вперед, чтобы поправить его. Хадия отстранила ее руку.

– Он не придет, Хадия, – сурово сказала Лейла.

Утешая Хадию, Лейла отвлеклась от собственной печали. Она будет скорбеть завтра, одна, без свидетелей, но сегодня должна быть сильной. Ради дочери. Глаза Хадии мгновенно наполнились слезами. Сейчас она расплачется.

– Ты знала об этом и не сказала мне? – спросила она Худу.

– Когда мы разговаривали в последний раз, он сказал, что вернется.

– Папа, ты не поищешь его?

– Он ушел, дорогая. Твоя мама права. Нужно продолжать.

Тарик потянулся к руке Хадии, поцеловал ее палец и сжал ладонь. Лейла увидела, что Хадия сдалась: лицо приняло отсутствующее выражение. Фотограф велел Худе встать около Рафика. Лейла заняла место по другую сторону от Худы. Она услышала, как фотограф попросил их улыбнуться.

– Хадия, взгляните на меня, – сказал он. – Так лучше. Идеально. Я сделал снимок.

Лейла поняла, что никогда не заменит фотографии над каминной доской.

Много лет назад, когда она открыла ящик Амара и увидела его фото, которое, должно быть, сделала Амира Али, она была удивлена не только тем, что эти фотографии вообще существуют, но и тем, каким беспечным, каким счастливым он был. Таким она его никогда раньше не видела. Лейла вспомнила, как тогда думала, что унижение ранит глубже сердечной боли. Она хотела защитить их всех от этого. Теперь, когда они стояли на постаменте под прожектором, перед собравшимися гостями, которые наверняка шепчутся друг с другом, гадая, где их сын и неужели ему настолько плевать на родных, что он даже не стал позировать на семейном фото, она все поняла: не важно, что думают другие, если сердцу нет покоя. Только после того как худшие ее страхи стали реальностью, она поняла, что не было смысла позволять себе руководствоваться ими, принимая решения. Наконец она освободилась от них. Она в конце концов осознала, что хочет видеть Амара с ними в любом состоянии, в любых обстоятельствах, невзирая на то, что скажут другие.

Теперь ее сын снова ушел. Он станет испытанием всей ее жизни. Ей придется быть любезной и терпеливой, думать о нем без отчаяния. Это будет нелегко, но вполне возможно. Невозможным было то, о чем она молила в душе. Всего один момент. Только дай нам один момент. Но, может быть, ее душа никогда не будет спокойна, и ей всегда будет хотеться чего‐то большего. Она знала: если ей подарят этот единственный миг, она попросит еще. Она могла бы жить рядом с сыном сто лет, и даже тогда, когда настанет время расставания, она подумает: «Как же мало времени мы были вместе, слишком мало – все равно что вышли из тени на солнце». Она снова захочет слышать его стук в дверь, взглянуть на него, оторвавшись от своей книги с духовными стихами, чтобы снова увидеть, как он стоит, прислонившись к дверному косяку, услышать, как он спрашивает, можно ли войти и лечь головой на ее колени, и ей даже не нужно будет говорить «да» – он и так все поймет.

* * *

В ее сумочке лежит маленький пакетик от Амара. Она должна открыть его, когда останется одна. Это не может ждать. В нем может быть ключ к разгадке. Худа пошла вместе с ней в туалет, придерживая шлейф ее тяжелого платья.

– Что ты скрываешь от меня? – спросила Хадия.

– Не могла бы ты по крайней мере попробовать наслаждаться остатком своего вечера?

Хадия холодно взглянула на сестру. Худа вздохнула. Зал был полупустым и тихим.

– Он поругался с мамой. Из-за Амиры.

– Что общего у мамы с Амирой?

– Мама все знала. Она рассказала тетушке Сииме. Сегодня вечером он поговорил с Амирой и был разбит тем, что мама не верила в него, ведь, случись такая история с тобой или со мной, она бы вела себя иначе.

Хадия сказала Худе, что хочет побыть одна, вошла в туалетную комнату, залитую золотым светом, и дрожащими руками полезла в сумочку. Осторожно, чтобы не повредить упаковку, потянула за ленту скотча. И ахнула так громко, что сама испугалась. Внутри лежали ее часы. Часы отца, часы деда. Ни единой царапинки. Циферблат словно только что протерли. Тиканье отмечало каждую новую секунду. Может, это с самого начала было планом Амара – вернуть то, что ему не принадлежало, и снова исчезнуть? Ее затрясло так, что пришлось прислониться к двери. Она вывернула упаковку, раз, другой. Поднесла к свету, но записки не было. Это расстроило ее больше всего.

Всегда ли часы переходят к отцам?

Амар задавал странные вопросы, которые никому другому в голову не приходили.

Ты имеешь в виду сыновей.

Она отняла у него то, что в другой жизни принадлежало бы ему по праву рождения. Она упорно работала, чтобы стать такой же ценной, как любой сын. Много лет она предавала брата, но, возможно, часы стали последний каплей для него. Все видели их на ее запястье и понимали, что это означает.

Хадия открыла дверь, впустила Худу и подняла часы. Худа потрясенно открыла рот.

– Ты скажешь маме и папе?

Она покачала головой:

– Скажу, что случайно нашла их, когда собирала вещи.

Худа кивнула:

– Все будет так, словно он никогда их не брал.

Хадия снова завернула часы и положила в сумочку. Они были ей больше не нужны.

– Как по‐твоему, это означает, что он прощается? – спросила она едва слышно.

Худа не ответила. Поскольку записки не было, она могла только предположить, что он пытается сказать сестре: «Возьми то, что принадлежит тебе, что всегда принадлежало и будет принадлежать тебе. Я тебе не соперник». Он вернул их, тем самым признав, что брал, и пытается попросить прощения. А Хадия, получается, вела себя так, что не только не может взять их назад, но и признаться в этом.

Она никогда не рассказывала Амару, каково ей пришлось, когда она давным-давно смотрела на его тест и видела почерк, так похожий на ее собственный, что один лишь его вид угрожал ее успеху. Или что это именно она намекнула матери о его романе с Амирой. Она сама не знала, зачем это сделала. Может, для того, чтобы отвлечь маму от своего решения встречаться с Тариком. Может, для того, чтобы немного приподнять розовые очки, через которые мама смотрела на своего обожаемого сына.

И она так и не рассказала Амару, о чем говорила с Амирой много лет назад. В тот момент Хадия обладала влиянием и силой, но не воспользовалась ими ради брата, не попыталась снова подтолкнуть Амиру к нему. «Не говори», – просил он ее, а она говорила и говорила, и единственное, о чем молчала, – о своей роли во всем, что произошло.