- Да. Так называли меня в детстве мои маленькие друзья сербы. Крыж по-сербски - крест… Ну вот, теперь все в порядке. До свидания. Угощай и угощайся на здоровье!

Когда Лысак вышел, Джон Файн сейчас же покинул свой тайник. Он злобно хмурился, исподлобья глядя на Крыжа:

- Что за комедию вы разыграли с этим пижоном? Кто это?

- Сын «Венеры», моей помощницы, о которой я вам уже говорил. Кандидат в агенты. Подготавливаю к вербовке.

- А!.. - смягчился «Черногорец». - Созрел?

- Да, вполне.

- Смотрите, Любомир, не опростоволосьтесь. Вербовка - дело тонкое, опасное. Что он собой представляет?

- Лодырь. Враль. Любит прожигать деньги, чужие главным образом. До сих пор не заработал ни одного рубля. Пьет. Гуляет. Франтит. Эксплуатирует свою мамашу. Способен. В общем, как раз то, что нам нужно.

- Вы уверены, что именно «то»?

- Абсолютно.

- Ошибаетесь. В нашем деле… Впрочем, об этом мы потом поговорим. Почему же этот «эксплуататор», - Файн усмехнулся, - решил стать рабочим человеком, паровозником?

- Ничего сверхъестественного в этом нет. Парень надел спецовку с дальним прицелом: в надежде поменять ее на генеральский мундир. Ему помог в этом Головин, старый паровозный машинист, Герой Социалистического Труда, депутат Яворского городского Совета. Я в курсе дела. Рассказать? Или вам это неинтересно?

- Почему же мне это неинтересно? Я все должен знать и о вас, и о ваших агентах, и о кандидатах в агенты. - Файн кивнул. - Рассказывайте.

…Ранним летним вечером прошлого года Константин Васильевич Головин сидел в своей обезлюдевшей квартире и, водрузив на кончик носа очки, читал. Звонок оторвал его от книги. Головин открыл дверь. На лестничной площадке стояла Марта Стефановна Лысак. Над ее плечом виднелась голова долговязого Андрея.

Марта Стефановна приветливо поздоровалась, извинилась за причиненное беспокойство и спросила, может ли она поговорить с Константином Васильевичем по очень важному для нее и ее сына делу.

- Пожалуйста, милости просим, - сказал Головин.

Мать и сын вошли. Хозяин предложил гостям стулья. Они сели. Марта Стефановна закурила, умильно посмотрела на Головина своими большими цыганскими глазами:

- Дорогой мой, я опять беспокою вас! Я насчет сына. Помогите.

Константин Васильевич смущенно пожал плечами:

- И рад бы помочь, но… я не могу отменить переэкзаменовку.

Андрей Лысак до пятого класса учился в обычной школе. Потом он благодаря хлопотам матери попал в музыкальное училище. Через год его отчислили. Марта Стефановна немедленно пожаловалась Головину. Константин Васильевич пошел в музыкальное училище. Поговорив с директором и педагогом, депутат выяснил, что Андрей Лысак отчислен справедливо: не хотел учиться, часто пропускал уроки, хулиганил. Головин посоветовал Марте Стефановне определить мальчика опять в школу. Плохо занимался Андрей и там. Два года просидел в шестом классе. Два в седьмом. Столько же в восьмом. На пороге девятого класса получил переэкзаменовку. Вот об этой переэкзаменовке и говорил Головин, смущенно пожимая плечами. Но он ошибся.

- Мы отказались от переэкзаменовки, Андрюша дальше не будет учиться, - сказала Марта Стефановна. - Довольно! Мы были у нашего врача, и он сделал заключение: мальчику категорически воспрещается умственное напряжение. Вот диагноз.

Головин молча прочитал врачебную справку и вопросительно посмотрел на Андрея Лысака, угрюмо обкусывающего ногти.

- Мы с Андрюшей решили, что ему надо работать, - твердо сказала мать.

- А куда Андрей хочет устроиться? - спросил Головин.

- На ваше усмотрение, дорогой мой. У вас столько влиятельных друзей, столько возможностей!

Головин сказал:

- У меня есть друзья в Донбассе, на металлургическом заводе. Хотите, устрою вашего Андрея в мартеновский цех подручным сталевара?

Марта Стефановна снисходительно усмехнулась, посмотрела на сына и покачала головой.

- Могу устроить учеником токаря на станкостроительный завод.

Марта Стефановна опять покачала головой.

Головин продолжил:

- У меня есть друзья на Солотвинском руднике. Они помогут устроиться Андрею помощником горного комбайнера. Соль будет добывать. Если не нравится на соляном руднике, могу на угольную шахту устроить.

- Нет, дорогой мой, вы меня не поняли! - с досадой проговорила Марта Стефановна. - Мы с Андреем интересуемся другой работой.

- Какой?

- Я бы хотела, чтобы вы устроили моего Андрюшу…

- Понимаю! Куда-нибудь повыше! - подхватил Головин. - Есть у меня приятели на высотных стройках в Москве. Могу определить вашего Андрея в бригаду каменщиков, бетонщиков, верхолазов-арматурщиков. Или вам не подходит черная работа? Мечтаете о белой, конторской?

Марта Стефановна уже не улыбалась. Цыганские глаза ее наполнились слезами.

- Вы напрасно так говорите, товарищ Головин. Мы пришли к вам за отцовским советом, как к депутату, а вы смеетесь над нами.

- Какой же тут смех? Я б родному сыну сказал все то, что вам посоветовал.

Марта Стефановна улыбнулась сквозь слезы:

- Нет, родному сыну вы посоветовали бы другое: пойти на паровоз, стать машинистом, а нам вот…

- Хотите на паровоз? Пожалуйста! Так вы бы сразу сказали! На паровоз я могу вас в два счета устроить. Кочегаров нам не хватает.

- А нельзя ли в школу машинистов устроиться? Или в железнодорожный техникум, на паровозное отделение? Все-таки Андрюша закончил восемь классов.

- Можно и так, конечно, но… - Константин Васильевич подергал себе ус, искоса посмотрел на прилизанного Андрея. - А почему ты выбрал паровоз?

- Так… нравится, - ответил парень.

- Это твердо? Не разонравится через год или через три месяца?

- Всю жизнь будет нравиться.

Головин положил руку на плечо Андрея:

- Хорошо, хлопче, я устрою тебя в школу машинистов. Только, смотри, не подведи мою седую голову под позор!

- Что вы, дядя Костя! Даю вам слово.

В тот же год, осенью, Андрей был определен в школу железнодорожных машинистов. Занимался неважно: чуть ли не по всем дисциплинам получал тройки. Хватал и двойки. Иначе и не могло быть: паровоза он не любил и не представлял, как можно любить его. Он вообще не любил трудиться. Твердо был уверен, что проживет свой век так, как прожил до сих пор: не работая, но все имея, ни в чем себе не отказывая. Двадцать лет он прожил на свете, не оплатив своим личным трудом ни одного куска съеденного хлеба, ни одного стакана выпитого молока. Он ел хлеб, никогда не задумываясь, откуда он взялся, кто и как пахал землю, засевал ее, собирал урожаи, кто молол зерно. Его интересовал хлеб лишь тогда, когда он был голоден.