Разумеется, сразу же, едва собрались все вместе, запели дифирамбы в адрес короля и его матери.

— Ах, мадам, — воскликнула Маргарита де Куртене, — ваш Рапид и вправду достоин своего имени. Мой Дегур не успел нацелиться на цаплю, как ваш сокол уже вцепился и одним ударом прикончил её.

— Он выбрал самую жирную, — подыграла её сестра Матильда. — Поистине, эта цапля — лучший трофей сегодняшней охоты.

— Его величество едва ли отстал от своей матери, — первой решила отозваться с похвалой в адрес юного короля Агнесса де Боже. — Правда, почти все утки упали в воду, зато его сокол сбивал их быстрее, нежели собаки успевали вытаскивать их на берег.

— Если иметь в виду количество, — высказался Аршамбо, — то в этом отношении число трофеев короля, несомненно, окажется выше, нежели у вас, мадам. — Маршал слегка поклонился Бланке.

Людовик тотчас вступился за мать:

— Это так, Аршамбо, но по качеству… Взгляните! — И он указал рукой на корзину, в которую сокольник уложил несколько цапель и уток — добычу Бланки. — Не кажется ли вам, что гораздо удобнее ощипать одну жирную цаплю, нежели четверть дюжины уток?

— Кто может спорить, государь! — развёл руками Аршамбо. — Однако жаркое воистину вкуснее тогда, когда его только что сняли с огня, нежели когда его подадут подогретым.

— Я вижу, и у вас неплохой «улов», — кивнула Бланка на лошадь Аршамбо, с седла которой, привязанные за шею, свисали две цапли и три утки, — да и у вас тоже, — перевела она взгляд на Елизавету Амьенскую. — А вот что касается мадам де Суассон…

Все поглядели на лошадь Рутгельды, у седла которой висели одна утка и четыре куропатки.

— Ах, государыня, — вскинув брови, делано вздохнула госпожа де Суассон, — где уж мне, да и остальным тоже, было угнаться за вами и вашим сыном. Не успели мы пустить наших соколов и ястребов, как ваши птицы атаковали самых жирных цапель и уток. Нам остались лишь куропатки.

— Однако клянусь Вакхом, эта птичка не уступит по вкусовым качествам своим более крупным собратьям, — стал на защиту мадам де Суассон, а заодно и всех куропаток на свете Жан де Немур по прозвищу Короткая Шея. — Мне довелось однажды побывать в кабачке «Гордая курица», это в самом конце Прачечной улицы. Верите ли, мадам, и вы, сир, — обратился он к Бланке и Людовику, — я был столь восхищен этой чудной птицей, что даже заплатил за ужин мэтру Лимаре вдвое больше положенного. К этому прибавлю, что надо отдать должное искусству, с которым этот потомок Дипнофор[57] готовит свои блюда. Он обкладывает дичь луком, сыплет перец, соль и поливает бордоским вином. Потом, когда подаёт на стол, он украшает обжаренную птицу зеленью, брызгает на неё лимонным соком, сдабривает чесночным соусом, снова обсыпает всевозможными приправами и ставит рядом пару бутылок своего лучшего вина.

— Чёрт вас возьми, Немур! — вскричал Тибо, бросая вожделенный взгляд на уже готовые, ещё пузырящиеся жиром окорочка, и покрытые золотистой корочкой дымящиеся крылышки, которые повара снимали с ещё не остывших углей. — Своими рассказами вы способны нагнать зверский аппетит не только на окружающих, но даже на монаха в постный день. Клянусь колыбелью Иисуса, искушение окажется сильнее его, и он помчится в «Гордую курицу», испросив при этом, надо полагать, позволения у Всевышнего. Как полагаете, ваше преосвященство, отпустит ему Господь этот грех?

И Тибо с любопытством поглядел на легата. Кардинал, напичканный изречениями из Библии и «Деяний святых апостолов», не преминул отреагировать на это:

— «Когда видишь обильную снедь, богатство или мирское владычество, размысли о том, что в них есть тленного, — и избежишь приманки». Однако коли не устоит монах перед соблазном, Бог простит ему этот грех. Ибо «сколько бы грехов ни было у кого, и как бы велики ни были, у Бога милосердия ещё более, потому что, как Он Сам бесконечен, так бесконечна и милость Его». Что же касается искушения, то сие — суть страсть. Страсти же искореняются и обращаются в бегство непрестанным погружением мысли в Боге. Это — меч, умерщвляющий их.

Выступление кардинала произвело впечатление. Слушателям показалось, будто они только что прослушали воскресную проповедь в церкви Богоматери.

— Стало быть, граф, Господь простит своему слуге этот грех, — нарушил молчание Людовик, — тем более что, если припомнить Священное Писание, Христос вовсе не запрещал есть мясо во всякий будний день. Только у еретиков мясо под запретом.

— Тогда ещё Спасителю не угрожала Голгофа, — возразил на это легат, — а свой крест туда Он понёс, как известно, в пятницу.

— Так вот откуда взялся постный день! — воскликнул юный король. — Его установила Церковь! А что ещё, господин кардинал, Церковь выдумала такого, что идёт вразрез с Новым Заветом? Мне кажется, здесь она потрудилась на славу.

Кардинал вознамерился было броситься на защиту Святой организации, но Бланка властно подняла руку, не дав ему раскрыть рта.

— Перестаньте, Людовик, и вы, кардинал. Мы не на церковном диспуте.

— Говорят, еретики верят в некое переселение душ, — подал голос граф Неверский, затрагивая прежнюю тему, — будто бы во искупление грехов человека душа его входит в тела животных и птиц, даже земляных червей. Не потому ли они не едят мяса, что боятся съесть чью-то душу?

— Среди нас нет еретиков, — в заключение произнёс Гуго де Клеман. — Все мы добрые католики и потому не собираемся верить этим бредням, не так ли, господа?

Бланка, засмеявшись, кивнула:

— Оставим эти разговоры нашим святым отцам. Предлагаю незамедлительно приступить к завтраку, тем более что барон де Немур своим рассказом возбудил в нас нешуточный аппетит.

Фрейлины восторженно захлопали в ладоши и заторопились к угощению, но не посмели приступить к нему — начать полагалось августейшим особам. Им же лучшие куски. И лишь после того как Людовик вонзил молодые крепкие зубы в ещё горячую птичью ножку, охотники бросились к вертелам и стали торопливо снимать с них румяные окорочка, грудки и крылышки. Слуги тем временем откупорили бочонок с вином. И потекла неторопливая беседа, перемежаемая хрустом косточек и прожаренной кожицы, запиваемых вином с плантаций Шампанского графства.

Бланка, съев пару ножек и насытившись этим, откинулась на раскладном стуле. Двор, расположившись прямо на траве, шутил, смеялся, рассказывал забавные истории, а она смотрела в серое осеннее небо и думала о сегодняшнем дне. Он внёс в её душу успокоение и тихую радость. Были забыты — хотя бы на сегодня! — все волнения, страхи. Никаких заговоров, мятежей — всё это на задний план, в прошлое, предано забвению. Нынче же взгляд — в настоящее! Жизнь прекрасна! Какие красивые вокруг луга, деревья, как чиста вода в озере, и сколь дивные трели выводят птицы, наблюдающие из ветвей за пиршеством людей! Как вообще хорошо жить на свете: видеть всё это, слышать и дышать чистым прохладным воздухом, предвестником скорых холодов!..