Как водится, после боя казаки и солдаты попытались хоть как-то вознаградить себя за труды. Иными словами, после боя служивые разбрелись по захваченной ими крепости в поисках того, чем можно было поживиться. И то сказать, жизнь у военного человека не больно-то радостная. Его оторвали от родного дома и семьи, заставили учиться строю и ружейным приемам, зазубривать непонятную словесность, а теперь еще и отправили на край света, покорять диких туземцев, о существовании которых простой русский мужик в военной форме до сих пор и не подозревал. Опять же, господа офицеры смотрят на тебя как на вошь, унтера так и норовят заехать в рыло, ни за что ни про что. Не жизнь – каторга!

А тут снимет солдат с убитого врага наборный пояс да отнесет к маркитанту, вот и будет ему бутылка водки, а если повезет, то еще с закусью. Выпьет он ее с друзьями, вспомнит дом, жену, если есть, да хоть ненадолго забудется от окружающей его поганой действительности. Все веселее! Матросы, само собой, от пехоты не отставали. Тем паче что им было на чем вывозить добытое. Все-таки тачанки – великое изобретение!

Правда, сам «изобретатель» в этом празднике жизни никак не участвовал, но и своим подчиненным не запрещал. Прежде он и сам трофеев не чурался, но ему их Шматов собирал, а теперь…

– Вашбродь, дозвольте обратиться, – отвлек Будищева от мрачных мыслей матрос.

– Чего тебе, Деев? – сфокусировал на нем взгляд Дмитрий.

– Тут это, – замялся сначала парень, но потом, видимо набравшись храбрости, решительно попросил: – А возьмите меня в вестовые!

– Что ты сказал? – удивился прапорщик.

– Дык, – снова смешался матрос, – вашему благородию все одно по чину вестовой положен…

– Думаешь, хлебное место? – покачал головой офицер, поняв, наконец, о чем речь.

– И это тоже, – не стал лукавить моряк. – Вы, вашбродь, не сомневайтесь. Я бедовый. Могу и за платьем ходить, и кашеварить, и все иное прочее. А ежели чего не умею, так научусь. Вот ей-богу научусь!

– Я подумаю, – сухо прервал его заверения в компетентности Дмитрий.

С одной стороны, мысль о том, что нужно искать замену Федору, не вызывала у него ничего, кроме злости, а с другой, Деев ведь прав. Одному трудно, а офицеру и вовсе невозможно. Белье стирать, мундир чистить, сапоги ваксить. Еду, опять же, готовить. У маркитантов ни черта, кроме шашлыка, да водки с закуской, не найдешь. Если у них столоваться, то ни печень, ни бюджет не выдержат, а войне конца-краю не видать.

Вечером принимавшие участие в штурме войска, сдав Великокняжескую Калу сменщикам, возвращались в лагерь. Удачное сражение вызвало подъем боевого духа у солдат и казаков, так что теперь никто не вспоминал случившуюся накануне вылазку текинцев. Напротив, у всех на устах был прошедший только что бой, когда и артиллерия, и пехота, и новомодные митральезы, действуя как единое целое, захватили целую крепость и с минимальными притом потерями. Некоторые были настолько окрылены успехом, что желали нового штурма в надежде покончить одним ударом с коварным врагом.

На подходе к лагерю в глаза военным бросилось несколько свежих могил. Как оказалось, Скобелев, опасаясь за боевой дух вверенных ему войск, решил не проводить пышных похорон и долгих прощаний, а приказал отпеть и похоронить павших в ночном деле, пока их товарищи были в бою[66]. Нижние чины упокоились в общем захоронении, а для господ офицеров выкопали отдельные могилы. Судя по еще не выветрившемуся запаху ладана, эта скорбная работа была закончена совсем недавно.

На одном из крестов было написано «Подполковник и кавалер Д. О. Мамацев», а рядом с ним все еще стояли заплаканные Катя и Люсия, да еще какой-то человек, на которого уставший за долгий день Дмитрий поначалу не обратил внимания.

– Екатерина Михайловна, позвольте выразить вам свои искренние соболезнования! – скорбным голосом проговорил Будищев.

– Спасибо, Дмитрий Николаевич, – всхлипнула молодая вдова. – Мой муж очень ценил вас как офицера и человека. Он всегда говорил, что вы далеко пойдете…

Произнося последние слова, мадам Мамацева снова зарыдала. Баронесса тут же бросилась ее успокаивать, а прапорщик стоял столбом, не зная как на все это реагировать. Говоря по совести, он ужасно проголодался, и ему теперь было не до душевного состояния несчастных вдов. В принципе, выразив сочувствие, он мог спокойно уйти, но что-то заставило его остаться.

– Хороший был человек, – раздался знакомый голос. – Бравый такой…

– Федя? – не веря своим ушам, спросил Дмитрий.

– Ага, – с достоинством кивнул пропавший денщик. – Я это!

Это и в самом деле был Шматов, но бог мой, а каком виде. Вместо почти щегольского наряда на нем был рваный туркменский халат, а добротные яловые сапоги сменили какие-то невообразимые опорки с подвязанными, чтобы не отвалились, подошвами. На пол-лица расплылся дивный, отливавший перламутром синяк, а голова перевязана серой холстиной.

– Ты где был, сукин сын? – изумился Будищев, разом позабыв о хороших манерах в присутствии дам и тому подобных глупостях.

– Тут такое дело… – невольно попятился Шматов, хорошо знавший, что когда его приятель говорит подобным тоном, ничего хорошего ожидать не приходится.

– Федора нашли среди трупов текинцев, – поспешила вмешаться Люсия. – Он был оглушен, но ничего серьезного. Так сказал доктор Студитский.

– Но… как?!!

– Спросите Нефес-Мергена. Это он нашел вашего слугу и притащил в госпиталь. Полагаю, он искал среди павших текинцев своих кровников, а нашел вашего денщика.

– Твою мать! – не смог удержаться от витиеватой фразы Будищев, после чего подошел к Федьке и сграбастал его в объятия. – Я уже думал, что ты погиб!

– Значит, будет долго жить, – печально улыбнулась немного успокоившаяся Катя.

– Если он меня теперь не задушит, – слабо пискнул Федор. – Тише ты, медведь, ить я же ранетый!

– В самом деле, – поспешила вмешаться Люсия. – Отпустите его, а не то и впрямь что-то сломаете. Я говорила, что нашему другу лучше остаться в госпитале, но он меня не послушал.

– Чего я там не видал? – счастливо улыбаясь, выдохнул освободившийся от объятий Шматов. – В госпитале я еще в Балканскую кампанию належался. Но там хоть государь-наследник-цесаревич захаживал, а тут что же…

Уже потом он рассказал свою историю, заставив позабывшего про голод и усталость приятеля ржать во весь голос. Накануне вылазки, зная, что Будищев до утра не вернется, он пошел в правофланговый редут, проведать служившего в батальоне апшеронцев земляка. Но поскольку там было грязно, надел вместо своей щегольской шинели из офицерского сукна один из ватных халатов.

Когда напали текинцы, он успел выхватить подаренный ему револьвер и палил из него, пока не получил сзади саблей по голове. К счастью, удар пришелся плашмя и только оглушил парня. Затем кто-то из текинцев позарился на его добротные сапоги и оставил босиком. Зато когда стали складывать трупы, Шматова из-за халата определили в текинцы, и одному богу известно, чем все могло кончиться, если бы его не нашел рыскающий среди вражеских трупов туркмен.