Поздним вечером раздался условный стук в дверь Мирошниченко, тот впустил осведомителя, налил стакан водки. Поляченко залпом выпил и достал какие-то бумажки.

– Сотрудничали, – передал он очередной список. – Эти добровольно сдались в плен. А эти были полицаями. Дальше – власовцы и специалисты, работавшие на оборонных заводах.

– Молодец, майор, – похвалил его Мирошниченко. – У нас уже более трехсот выявленных врагов народа. Думаю, что органы ваше усердие оценят.

– Я надеюсь, – тот заискивающе опустил наглые глаза. – Я всей душой. Это мой долг.

– Конечно, конечно. Продолжайте в том же духе. Я доложу.

Тем временем «Гордость империи» прошла Дарданеллы, Босфор – и наконец показалась Одесса.

Как только пароход пришвартовался, на борт поднялся коренастый офицер с раскосыми глазами.

– Подполковник Нуреев, – представился он Мирошниченко.

– Прошу в каюту, – пригласил тот.

– С прибытием, – поздравил его Нуреев.

– Спасибо, – кивнул Мирошниченко и протянул кипу списков. – Для вас.

– Хорошо поработали, – ухмыльнулся Нуреев: – Кто постарался?

– Некто Поляченко. Уверяет, что был начальником штаба полка.

– Вот как? И немцы его пощадили?! Или он был им полезен?

– Думаю, возможен любой из этих вариантов.

– Тогда сделаем так, – положил Нуреев на стол один из списков. – Здесь, кажется, двадцать человек? Допишите-ка сюда его фамилию.

– Я?! – отшатнулся Мирошниченко.

– Ну не я же! – в некоем подобии улыбки обнажил зубы Нуреев. – Я его и в глаза-то не видел. А вы больше двух недель, можно сказать, бок о бок. Наверняка хорошо его изучили и поняли, что это за птица.

– Понял! – неожиданно жестко сказал Мирошниченко и схватил карандаш. – Хорошо понял!

– Вот и отлично, – козырнул Нуреев. – Теперь список полный, можно сказать, «очко»! Разрешите принимать груз?

– Принимайте, – с перекошенным лицом выдохнул полковник. А когда вышел Нуреев, он налил полную кружку водки, выпил и рухнул на койку.

На одесском причале вернувшихся на Родину пленных встречала колонна крытых грузовиков. Одних людей загоняли в кузова, других отводили в сторону, третьих несли на носилках в санитарные машины.

Около заглядывающего в списки Нуреева стоял возбужденный Поляченко и указывал на тех, кого тот выкликал. Когда ушли санитарные машины, а следом и колонна грузовиков, на причале осталось двести девяносто восемь человек, занесенных в списки Поляченко. В последний момент рядом с ними поставили носилки с еще живым Михаилом.

– Двести девяносто девять? – заглянул через плечо Нуреева Поляченко.

– Двести девяносто девять, – досадливо крякнул Нуреев. – Ни то ни се… Плохо, да? Нужна круглая цифра.

– Да, что-то не то, – замялся Поляченко.

– Вот и хорошо, что понимаешь. Встань-ка в строй.

– К-как? – мгновенно побледнел Поляченко. – Но ведь я…

– Не егози, – вроде бы даже ласково попросил Нуреев. – Присоединяйся. От друзей отворачиваться нельзя. Старшина, помоги, – кивнул он стоящему рядом автоматчику.

Тот криво ухмыльнулся, вскинул автомат и тупым рылом его подтолкнул съежившегося до размеров воробья Поляченко.

– Нале-во! Правое плечо вперед, шагом марш! – скомандовал Нуреев, и колонна двинулась к стоящему на отшибе пакгаузу.

Юматов и Мартин, наблюдавшие за этой сценой с борта судна, кинулись в рубку и схватили бинокли.

Колонна медленно втягивалась в распахнутые ворота полуразрушенного пакгауза. Охранники один за другим выходили из пакгауза, дрожащими руками скручивали цигарки и старались не смотреть на крытые грузовики, въезжающие в ворота. Внесли туда и носилки. Потом подполковник построил автоматчиков, потряс какими-то бумагами и, рубанув рукой, отдал приказ. Автоматчики вошли в ворота. И хотя грохота очередей Мартин и Юматов не слышали, они в ужасе заткнули уши!

– Все! – швырнул бинокль Юматов. – Больше не могу! Эта работа не по мне. Ухожу! – бережно снял он мундир. – В священники. Или я замолю этот грех, или наложу на себя руки.

* * *

Отгремели залпы победных салютов, превратились в руины Хиросима и Нагасаки, родились первые послевоенные дети, на изрытых траншеями полях зазеленела посеянная вчерашними солдатами озимая пшеница, близилась к завершению трагедия советских военнопленных.

В конце войны в западной части Германии, уже оккупированной союзниками, находилось около двух миллионов советских граждан. После капитуляции рейха эта цифра ежедневно увеличивалась на двадцать-тридцать тысяч человек.

Но в советской зоне пребывало несколько тысяч английских и американских военнопленных, их возвращение напрямую зависело от того, насколько быстро будут переданы советскому командованию русские пленные. После подписания Лейпцигского соглашения[51]англичане и американцы совсем перестали церемониться с оказавшимися в их распоряжении русскими. За два месяца они перегнали в советскую зону около полутора миллионов отчаявшихся людей.

Германия. Американская зона оккупации. Концлагерь Дахау. 19 января 1946 г.

Концлагерь выглядит уже не так, как при немцах: нет пулеметных вышек, не дымят трубы крематория, гораздо ниже забор из колючей проволоки, но ворота остались, и охрана, правда, в американской форме, с оружием не расстается.

Около бывшей комендатуры собралась большая группа разношерстно одетых людей. Одни курили, другие жевали резинку, третьи что-то обменивали. Но вот в открытый кузов «студебеккера» впрыгнул бравый американский майор. Следом попытался вскарабкаться пожилой переводчик, но у него ничего не получилось. Тогда майор рывком втащил его в кузов и, как куклу, поставил на ноги. Толпа дружно засмеялась.

– Вы меня знаете, – широко улыбаясь, начал офицер. – Я – майор Кингдом. Раньше был танкистом, а теперь… Э-э, что там говорить, должность у меня паршивая, – махнул он рукой. – В Штатах ждет жена, двое ребятишек, я уж не говорю о друзьях и подругах. Все думают, что вот-вот вернется опаленный войной боевой офицер, а я, страшно подумать, комендант лагеря. Да еще какого! Что я им расскажу?.. А кстати, кто-нибудь был в этом лагере при немцах?