— Да.

Абакумов приказал:

— Увести!

Сутки Гольдштейн отлеживался.

Затем Абакумов вызвал его снова. Вид у того был немного получше. Абакумов спросил:

— Вы подтверждаете свои показания?

Гольдштейн ответил, с трудом ворочая языком:

— Подтверждаю.

— Гринберг отрицает ваши слова о том, что Михоэлс интересовался, где находится кремлевская квартира товарища Сталина.

Гольдштейн не ответил. Криво сидел на стуле, отрешенно смотрел в пол.

— Вы подтверждаете все свои показания? — повторил Абакумов.

— Да, подтверждаю.

— Значит, Михоэлс подлец?

Так же равнодушно, глядя в пол:

— Подлец.

— Смотрите на меня! — потребовал Абакумов. — Вы понимаете, о чем я вас спрашиваю?

— Понимаю.

— Михоэлс сволочь?

— Сволочь.

По знаку Абакумова Гольдштейна увели. Появился довольный Комаров, доложил:

— Гринберг подписал.

Абакумов взял папку с протоколами и в сопровождении начальника следчасти Лебедева вернулся в свой кабинет. Лебедев был радостно возбужден:

— Хороший улов, Виктор Семенович! Очень крупная рыба!

Абакумов задумчиво на него посмотрел:

— Она нас с собой не утащит?

Лебедев изумился:

— О чем вы? Дело ясное, как дважды два!

— А сколько будет дважды два?

— То есть как сколько? Четыре, конечно!

Абакумов с сомнением покачал головой:

— Евреи на этот вопрос отвечают не так.

— А как? — удивился Лебедев.

— «А сколько нужно?»

— Мы не можем держать эти протоколы, — напомнил Лебедев. — Их нужно немедленно отправить в Инстанцию.

Абакумов согласился:

— В этом ты прав.

Оставшись один, он еще раз просмотрел протоколы. Дело было, конечно, ясное. Кроме одного. Оно возникло само по себе, без указания Сталина. Не расценит ли Сталин его как попытку Абакумова подтолкнуть решение по письму о националистических тенденциях в деятельности ЕАК? Письмо уже год лежало у Сталина. Он не упоминал о нем. Протоколы допросов Гольдштейна и Гринберга невольно заставят Сталина вспомнить о письме Абакумова.

Не очень ладно получалось.

Был и второй момент. Разговор Молотова и Михоэлса, расшифровку которого дал ему прочитать Сталин. Михоэлс зачем-то был нужен Сталину. Здесь была какая-то большая игра. Требующая абсолютной секретности. Абакумов выполнил приказ Сталина обеспечить эту секретность. Начальник опергруппы капитан Евдокимов и звукооператор лейтенант Миронова, единственные из посторонних, во время служебной командировки в Западной Украине подорвались на мине. Погибли при выполнении боевого задания.

Нет, все здесь было не дважды два. Очень даже не дважды два. Лучше бы этого дела сейчас не возникало. Но оно возникло. И Лебедев был совершенно прав: эти протоколы нельзя было придержать. Это могло быть расценено двояко.

Если бы толчок этому делу дал Сталин, Абакумову и в голову бы не пришло спрашивать у арестованного Гольдштейна, считает ли он Михоэлса сволочью и подлецом. Расследование само показало бы. Но сейчас Абакумову не хватало внутренней уверенности. Михоэлс вполне мог оказаться врагом. А мог и не оказаться. Абакумов не очень доверял «забойщикам». Один из них, следователь Шишков, хвастался: «Меня как учили на следователя? Запирали в кабинет, в руку давали ножку от стула и говорили, что не выпустят, пока не получу от стола полного признания во всех преступлениях. И получал!» Они от кого угодно могли получить признание в чем угодно. В ясных делах это не имело значения, только ускоряло ход следствия, а в делах неясных могло оказаться чреватым. Если бы такие «забойщики» работали в «Смерше» в войну, из этого не вышло бы ничего путного. Там нужна была правда, а не признания. Абакумов так и не получил ответа на свой вопрос. Гольдштейн был в том состоянии, когда он мог подтвердить все.

Но, в конце концов, это ничего не решало. Все равно решать будет Сталин. Абакумов успокоил себя привычным: «Мы солдаты, что прикажут, то и будем делать». Он позвонил Поскребышеву и попросил доложить товарищу Сталину, что получены важные показания, имеющие отношение к председателю ЕАК Михоэлсу. Прислать их или доложить лично?

Через десять минут Поскребышев перезвонил:

— Пришлите. И рапорты службы наружного наблюдения.

— В них ничего существенного. Бытовые мелочи. Стоит ли товарищу Сталину тратить на них время?

— Я передам ваше мнение товарищу Сталину, — своим бесстрастным голосом пообещал Поскребышев. — Но рапорты все же пришлите.

— Слушаюсь. Немедленно высылаю.

Через четверть часа все материалы были подобраны и со спецкурьером отправлены в Кремль.

Только во втором часу ночи Сталин раскрыл папку с документами, присланными Абакумовым. Весь вечер она ему мешала. Все время попадалась на глаза. Во время доклада Берии о ходе работ по атомному проекту три раза перекладывал ее с места на место. Берия даже обратил на это внимание, поинтересовался: «Что там такое?» Сталин отмахнулся: «Не отвлекайся!» Но мысль посоветоваться с Берией возникла.

Да, возникла. Берия умел думать быстро и остро. И не боялся высказывать свое мнение, не слишком заботясь о том, совпадет ли оно с мнением Сталина. Молотов тоже был далеко не дурак, но последнее время очень уж зажимался. Слова лишнего не мог себе разрешить. Это раздражало Сталина. Иногда ему нужен был собеседник, несогласный с ним. Спарринг-партнер. Возражения помогали думать. Особенно умные. Берия всегда был хорошим спарринг-партнером. А по мере того как атомный проект, пусть даже ценой высасывания всех соков из народного хозяйства страны, продвигался к завершению, и вовсе становился раскован.

И все же он отпустил Берию, ничего ему не сказал. У него есть дело, незачем его отвлекать. А со своими трудностями Сталин привык справляться сам.

Вид абакумовской папки вызывал его досаду и неудовольствие потому, что он чувствовал: придется что-то решать. Молотов накануне сообщил: согласован срок приезда американской делегации в Москву для детального обсуждения участия СССР в плане Маршалла. Делегацию возглавляет министр торговли США Гарриман. Осторожные дипломатические ходы, направленные на попытку заменить его на Бирнса, не привели к успеху. Американская сторона дала понять, что назначение Бирнса главой делегации наверняка приведет к срыву переговоров, учитывая многократно декларированную приверженность Бирнса к жесткому курсу по отношению к СССР. Американская сторона заинтересована в успехе переговоров. В этом же, надо полагать, заинтересована и Москва. Поэтому Гарриман в качестве главы делегации является фигурой наиболее предпочтительной.