Несколько бессонных ночей на холодном вокзале и невозможность что-либо предпринять. Дальше был какой-то жуткий кошмар. Её, голодную и замерзавшую, привели в битком набитый людьми, прокуренный и грязный барак. Она пыталась объяснить людям, окружавшим, что едет в Смоленск, к мужу, её ограбили, ей нужна помощь, но её никто не слушал. Всем было безразлично, кто она, что с ней случилось. Кто-то сунул ей в руку кусок чёрствого хлеба и луковицу. С трудом найдя свободное место, не в силах даже поесть, впервые за несколько дней она уснула. Проснулась от жажды, сильно хотелось пить, в бараке было темно и душно, она пыталась встать, но почему-то не смогла этого сделать. Страх охватил Катерину, она рванулась, но тело не слушалось её. Закричала, но только слабый стон вырвался из её уст. Тиф. Этот страшный диагноз она не слышала. Её, еле живую, вынесли из барака, в котором остались десятки трупов. Барак вместе с трупами сожгли — так решил седой мужчина с профессорской бородкой, руководивший десятком молодых людей. Два месяца она боролась с болезнью и выжила только благодаря тому, что её вывезла в Москву та самая бригада добровольцев из университета. Тем временем под нужды революции был конфискован дом Павловых, и Глафира Андреевна вынуждена была выехать с внучкой к дальним родственникам в Хабаровск. Только через полгода она приехала вновь в Читу, устроилась техничкой в госпиталь, поселившись в одном из деповских домов. Как она сумела это сделать, никто не знал. Она никогда больше не появлялась на улице, где стоял её дом, а в двадцатом дом сгорел. Весной восемнадцатого года Катерина смогла добраться до Смоленска, но, увы, госпиталя она там не нашла. Вернулась в Москву к приютившим её людям. Вернуться в Читу было непросто, Гражданская война перерезала все дороги, денег и документов по-прежнему не было, и Катерина стала искать хоть какую-то работу. Помог тот же профессор медицины, который когда-то, показав пальцем на почти труп молодой женщины, сказал: «Эта выживет, заберём с собой». Он устроил её секретарём-машинисткой в адвокатскую контору, владельцем которой был его университетский приятель Пётр Петрович Арефьев. Только в двадцать втором году Катерина смогла приехать в Читу и месяц билась в поисках следов своей свекрови и дочери, но никто ничего не знал. А кто и знал, то промолчал, ведь она искала жену и мать белого офицера. Кто-то ей сказал, что в сгоревшем доме погибло много людей, среди них были и дети. Оглушённая этой вестью, она вернулась в Москву и через некоторое время дала согласие на брак с Арефьевым. Ей просто нужно было начать жизнь заново, и Пётр Петрович всё сделал для того, чтобы она забыла прошлое и была счастлива. Теперь всё нужно было рассказать этому человеку, мужу её дочери, и она не знала, как это сделать. Видя, как мучительны воспоминания для Екатерины Михайловны, Макушев остановил её:

— Не это главное, и вы ни в чем не виноваты, дорогая Екатерина Михайловна. Главное, что Мария жива, у вас есть два внука и зять, коим я являюсь и очень этому рад.

Екатерина Михайловна, едва удерживая слёзы, благодарно посмотрела на Макушева и стала расспрашивать о Марии. Степан стал рассказывать, видя, как успокаиваются и теплеют лица сидевших с ним за столом людей, ещё вчера незнакомых, а сейчас самых близких родственников. Разговоры затянулись до утра. Утром Владимир ушёл на службу, пожелав Степану хорошенько отоспаться. Но отоспаться Степану не удалось. Вернувшийся в обед Владимир о чём-то переговорил с родителями, а потом разбудил Степана:

— Степан, извини, что бужу, проснись.

— Что случилось?

— Да нет, ничего не случилось. Родители очень просят тебя не сообщать пока ничего Марии, лучше, если это произойдёт при встрече. Мама не спала сегодня, отец тоже. Как бы пригласить Марию приехать в Москву? Это возможно? Степан, если это возможно, сделай это.

— Почему нельзя? Очень даже можно и нужно. Дам телеграмму, чтобы сегодня же выезжала с детьми, надеюсь, примете? Мне ещё минимум два дня в Москве, хотелось бы присутствовать при такой встрече, не возражаете? — улыбаясь, спросил Степан.

— Конечно, о чём ты говоришь? Давай вместе на телеграф, мне как раз по пути на службу. — Владимир почти побежал на кухню. — Чай уже наливаю, давай мойся.

Наскоро перехватив чая с бутербродом, Степан вместе с Владимиром направился на телеграф. «Всё хорошо, в связи с особыми обстоятельствами срочно сегодня с детьми выезжай в Москву, дай телеграмму, встречу на вокзале. Целую, твой Степан. 20 июня 1941 года». Получив телеграмму, Мария не теряя времени, собрала детей и уже вечером выехала поездом в Москву. Не предполагал тогда Степан, что этой телеграммой спасёт свою семью. Первые же бомбы, обрушившиеся на Городок утром 22 июня, угодили именно в их дом, оставив на его месте огромную воронку.

Поезд в Москву прибывал ранним утром 22 июня. Степан и Владимир встречали Марию. Владимир, отлучившись ненадолго, купил букет цветов, чем озадачил Степана.

— Дай букет мне, я подарю.

— Сам должен был догадаться, — смеялся Владимир, видя, что поезд подходит, а Степан обескураженно топчется на месте, не зная, что предпринять.

— Отдай букет мне, она ж моя жена!

— Тебе жена, а мне, выходит, сестра, ладно, держи. — Владимир отдал букет роз Степану. — Будешь должен, — продолжая хохотать, сказал он, видя перед собой смущённого увальня в форме капитана, с раскрасневшимся лицом и красными розами в руках.

— Ты знаешь, Володь, я чё-то разволновался.

— Прибывает.

Поезд медленно подходил к перрону Белорусского вокзала. Несмотря на ранний час, встречающих было много, они поспешили туда, где предполагалась остановка восьмого вагона.

— Товарищи курсанты, то, чему вас научили в Москве, было лишь подготовкой к тому, чему вам придётся учиться здесь. Вас здесь научат выживать в любых условиях, вас научат обороне и нападению без оружия, минно-подрывному делу и искусству перевоплощения, здесь вы научитесь мыслить и мгновенно принимать верные решения. Это тяжёлая наука, но вы сможете, коль попали к нам.

Первым инструктором, встретившимся Ванголу в этой школе, был тот самый добродушный мужчина, с лёгкостью прочитавший когда-то его мысли. Но его имя, Вольф Мессинг, Вангол узнал от него много позже. Имён здесь ни у кого не было.

— Рад, очень рад тебя видеть, — с лёгким акцентом сказал он, протягивая Ванголу руку.

В голове Вангола прозвучало: «Всё хорошо, ты мне очень нужен. Я бы хотел, чтобы ты стал не только моим первым учеником, но и другом». Вангол смутился и ответил:

— Я тоже рад, что вы меня помните.

А мысленно сказал: «Для меня быть вашим учеником честь, а дружбу, я надеюсь, смогу заслужить». Улыбнувшись, инструктор подождал, пока все рассядутся, и начал занятие. Он стоял перед сидевшей за столами группой курсантов и задавал некоторым вопросы. Затем сел за стол и молча, внимательно изучал каждого из двенадцати. Потом он попросил нескольких человек пересесть и только после этого начал говорить:

— Перед чтением лекции я бы хотел вам задать один вопрос. Что такое время?