чутким ухом к земле, и доносит она топот копыт и звон железа. Говорит ему земля: здесь-то у вас тихо, но весь остальной мир стронулся с места, пришел в движение. Но отчего же два путника до сих пор не могут найти следов Таймаса-батыра? И с войском Янбека никак не встретятся?

Наконец, на третий день после того, как покинули они временную стоянку сайкан, Хабрау с Айсуаком наткнулись на большой отряд, вставший на привал.

— Наши! — закричал Айсуак. — Наши! Наши! Вон, видишь, тот, что на камне сидит, Юлыш-агай…

— Хай, острые же у тебя глаза! — сказал Хабрау, ударил камчой коня и помчался к воинам, которые, разбредшись по низине, кормили лошадей.

Айсуак понесся следом.

Да, это было войско Юлыша. Соскочив на землю, Хабрау обнял его и поспешил рассказать обо всем, что случилось с ними.

— Эх, сэсэн, сэсэн!.. — Юлыш горестно покачал головой. — Не успел я. Вот парни нашли и привезли Таймаса-батыра, при смерти лежит…

Он поведал о том, как остатки башкирского войска на обратном пути от речки Кондурчи повстречались с но-гаями и полегли все до единого. Гонцы, которых отправил Таймас к Юлышу, только что с сотней воинов поскакали на место их последнего боя, чтобы всех погибших предать земле.

А еще из слабых, словно шелест травы, слов очнувшегося на миг Таймаса стало известно, что Байгильде стакнулся с ногаями и повел их тайными тропами к Яицкому броду.

— Быстрее! Нужно настичь их! — Хабрау, подавив рыдание, вцепился ему в плечо.

— Настигнем, — сказал Юлыш. По сомкнутым бровям, по темному застывшему лицу и ходившим по скулам каменным желвакам было видно, что он еле сдерживает себя, а так, от боли и гнева, — хоть в огонь, хоть в воду. — Будь спокоен, сэсэн, две тысячи моих воинов поскакали к Яику, ногаям наперерез. Как только вернется та сотня, и мы сядем на коней… Ступай к Таймасу, побудь с ним, я пока тут дам кое-какие распоряжения.

Таймас-батыр был весь, с головы до ног, замотан в белые повязки. Огромное богатырское тело словно бы стало маленьким, похожим на запеленутую куклу. Дыхания нет совсем, только по трепету ресниц видно, что он все еще силится жить.

«Эх, Таймас! Славный, не ведающий страха батыр! Ты для Хабрау был вместо отца. И жизнь твоя, как жизнь Кылыса-кашки, прошла в седле, от ратных тягот и мирской несправедливости поседела твоя голова. Теперь, когда в синем этом небе над отрогами Урала птица свободы распростерла крылья, нельзя тебе умирать! Твой трезвый ум, бесстрашное сердце, львиная твоя мощь, воинский опыт нужны народу. Очнись, батыр!» Так Хабрау, сердцем сердцу, говорил с Таймасом. Он заклинал батыра жить — жить за тех отважных джигитов, которые остались лежать на берегах Кондурчи, жить ради той цели, которой не достигли раненые воины, что нашли свою смерть от рук коварных ногаев, ради неутоленной мести молодых батыров Аргына, Ильтугана, Арслана… Перед глазами сэсэна роятся всадники в черных масках, на черных конях. «Вставай, — говорил он Таймасу, — не отдадим родину этой черной нечисти!..»

Подошел джигит, сказал негромко:

— Сэсэн, тебя Юлыш-турэ зовет.

Он вздрогнул и поднялся с места.

— Приказ мой таков, сэсэн, — сказал Юлыш. — Тай-маса-батыра к Богаре-бею повезешь ты…

Хабрау вздохнул, хотел решительно отказаться, но Юлыш на миг только поднял на него взгляд:

— Я не сказал «просьба», я сказал «приказ», сэсэн! Айсуака возьмешь с собой. Пятьдесят моих джигитов поедут с вами.

Спорить бесполезно, Хабрау понял сразу. Как бы ни бунтовала против отъезда душа, он невольно восхитился острым взором Юлыша, его мужественной осанкой. Подавив обиду, он согласился:

— Хорошо, сделаю, как велишь.

Юлыш крепко обнял его.

— Берегите батыра! — сказал он уже мягче. — Как приедешь домой, пусти по всей округе весть: кто поднимет Таймаса-батыра на ноги — тому десять лошадей из моего табуна… Прощай, сэсэн!

И еще один урок для Хабрау. На Таймаса, который прежде, случалось, пощипывал усергенов, Юлыш обиды не держит. Какая там обида! Всей душой горюет за са-рышского батыра. Значит, кочевья, что привыкли жить в раздоре, щерились и смотрели друг на друга исподлобья, как волки, встают-таки на путь единения.

…Но ветер беды, что вот-вот поднимется и обрушится на башкирскую землю, уже назавтра, как они вышли в путь, коснулся лица сэсэна.

Когда отряд миновал поймы извилистых верховьев Демы и завернул к Ашкадару, ему встретились гонцы от минцев. Из их-то слов и потянуло на сэсэна тем недобрым знобящим ветерком.

Оказывается, Байгильде побывал и у минцев. И там говорил то же: Богара, дескать, продает страну; уговаривал Янбека-турэ перейти на свою сторону. Янбек шатнулся, но удержался, пока раздумывает. Однако триста его воинов ночью убежали из лагеря. Куда — неизвестно, возможно, что подлая эта душа Байгильде и сманил их. С такой вестью спешили гонцы к Богаре.

Будто палица обрушилась на голову Хабрау. Теперь уже Байгильде начал собирать свое войско! И пока Богара и Юлыш соберутся что-то предпринять, тот займет весь берег Яика.

Надо спешно что-то предпринять. Вздохами делу не поможешь. Хабрау отозвал в сторону гонцов Янбека и сказал им:

— Ваше донесение Богаре-бею я сам передам, а вы скачите назад. Скажите Янбеку-турэ, пусть тявканья этого Байгильде, пса продажного, не слушает. Пять тысяч Юлыша уже бросились вслед тем ногайским оскребкам, которые вы видели, уже нагоняют их. За день-два настигнут и разобьют. И главное, скажите Янбеку, пусть ведет свое войско к бею.

— Ну, сэсэн, ты прямо как сардар распоряжаешься, который всю жизнь на войне провел! — засмеялся было один из гонцов, что помоложе, но старший тут же оборвал его:

— Бестолочь, знай, что мелешь!.. Вижу, сэсэн, из-за этого Байгильде опять станем как осиный рой. Ты вот что скажи, верная ли у Богары цель? Не обманемся ли мы?

— Клянусь, узаман, у бея дорога прямая, помыслы чистые! И силу он собрал великую, сам знаешь — больше двадцати тысяч. Есть ли причины сомневаться? Доведи все это до Янбека-турэ!

Гонец, как по обычаю положено, попрощался с Хабрау в обнимку и сказал:

— Ни словечка твоего не оброню, сэсэн, и сам тоже на Янбека-турэ насяду. Так что знай, миицы не подведут!

Хабрау тут же отправил двоих сметливых джигитов навстречу Богаре. Скакать велел во весь опор и без остановки.

Медленно шагал их печальный караван. Везти раненого на лошади было нельзя. Привязали к древкам копий чепрак, поверх чепрака расстелили несколько зилянов и на таких вот носилках понесли его. Тащили все поочередно, даже Хабрау с Айсуаком.

За последние несколько дней Айсуак как-то враз повзрослел. Узнав о смерти брата, он долго