Неизвестно, сколько бы мы продержались на том проклятом плацдарме и сколько бы людей и техники потеряли, если бы не подошли части корпуса. Дремов бросил нам на выручку 20-ю и 21-ю механизированные бригады, которые, оттеснив противника, дали нам возможность выбраться из окружения. Радости нашей не было предела!

Мы вернулись в деревню Куннерсдорф, где залечивали свои раны, пополнялись техникой вместо потерянной во время тяжелейшего рейда по немецким тылам.

На этом, можно сказать, для меня и закончилась Висло-Одерская наступательная операция. 17 февраля 1945 года я получил новое назначение на должность командира дивизиона в 41-й гвардейский отдельный минометный полк РС «катюш», входивший в группу гвардейских минометных частей (ГМЧ) 1-го Белорусского фронта.

Я расстался с 1-й гвардейской танковой армией, своим корпусом, бригадой, дивизионом. Расстался с боевыми товарищами — майором Юрием Гиленковым, майором Прошкиным, другими офицерами и солдатами, с которыми прошел сотни километров по землям Западной Украины, Польши и Германии. Прощайте, друзья! До встречи в Берлине!

Конец февраля 1945 года. Предвесенье. Погода стоит теплая, дует легкий ветерок, который гонит по небу кучевые облака. Мы с моим верным ординарцем Василием Полеводиным едем в 41-й гвардейский минометный полк. Настроение у нас отличное. Мы радуемся наступающей весне, еще больше радуемся тому, что война подходит к своему завершающему этапу.

Командир полка подполковник Ересько встретил нас доброжелательно, приветливо. Он мне понравился с первых же минут — спокойный, неторопливый, ему было лет тридцать-тридцать пять. Ересько чем-то напоминал мне комбрига Липатенкова, погибшего у польского города Згеж.

Минометный полк был сформирован из моряков Северного флота, воевал на Карельском фронте, все время держал оборону, стоял прочно, как говорится, не уступал противнику ни пяди своей земли. Потерь почти не имел. Личный состав полка был хорошо обучен и сколочен, но опыта наступательных боев не имел. С ликвидацией Карельского фронта часть перебросили в Германию.

После беседы с Ересько и знакомства с некоторыми офицерами полка, я отправился в свой дивизион. Умудренный жизненным опытом ординарец предложил сначала заглянуть на кухню, потом уж в штаб. Он считал: если хорошо приготовлена солдатская каша, значит, в части полный порядок, хозвзвод работает, как ему положено. У Василия даже поговорка была: «Поближе к кухне, подальше от начальства». Правда, потом слово «кухня» он поменял на другое слово — «камбуз», как-никак стал служить во флотском полку.

На войне кухня — важный элемент. Если солдат хорошо накормлен, он и воюет хорошо. Но меня прежде всего интересовал личный состав дивизиона — командиры, от которых во многом зависели результаты стрельбы. Моим ближайшим помощником и начальником штаба оказался азербайджанец старший лейтенант Гизетли, дисциплинированный и добросовестный офицер, но ему, как мне показалось, не хватало опыта и знаний. Опыт — дело наживное, при желании можно приобрести и знания. Командиры батарей Виленский и Коган — офицеры грамотные, только как поведут себя в бою, предстояло узнать позже.

Несколько слов хотелось бы сказать о своем заместителе по политической части, пожилом капитане Братине, воевать с которым мне так и не довелось: он был убит в первом же бою. У однополчан он пользовался большим авторитетом и уважением. Хоронили его с воинскими почестями, и мне, как командиру, пришлось произносить речь на его могиле.

Я очень волновался, говорил весьма сумбурно — не потому что плохо знал капитана, а потому что из дивизиона уходил хороший человек, наш боевой товарищ.

Едва я освоился с новыми обязанностями, как полк придали 314-й стрелковой дивизии, которая с трудом продвигалась на запад. Немцы по-прежнему оказывали яростное сопротивление, дрались за каждый населенный пункт, за каждую высоту. Наши войска продолжали нести большие потери.

Дивизия остановилась перед очередным опорным пунктом. Стрелковые соседние части обошли его слева и справа, таким образом получился выступ в форме языка в нашу сторону. Этот «язык» предстояло срезать, чтобы дать возможность дивизии продвигаться дальше. Комдив, ткнув пальцем в карту, показал мне этот опорный пункт. Но тут возникла проблема: рядом находилась наша пехота, которую могли накрыть реактивные снаряды. Я объяснил комдиву о такой опасности, добавив при этом, что может пострадать и командный пункт дивизии, выдвинутый слишком далеко.

Стоявший рядом начальник штаба внес предложение:

— А что, если перед залпом пехоту спрятать в окопы? Тогда можно будет свести потери до минимума, да и до нашего КП метров восемьсот. Риск, конечно, есть, но мы находимся на фронте, и рисковать приходится всегда.

— Соглашайтесь, капитан, — поддержал комдив своего начальника штаба, — иначе опорный пункт нам не взять. А при штурме будут большие потери.

Я стоял в нерешительности. В моей практике стрелять приходилось и с ближнего, и дальнего расстояния, иногда мои батарейцы производили залп действительно с ювелирной точностью, поражая площадь в соответствии с установленными данными. Но тут случай особый. Надо было выстрелить так, чтобы разбить опорный пункт и не задеть свою пехоту. Впрочем, я уже так стрелял, только в артиллерийском дивизионе.

Вдруг слышу сердитый голос комдива:

— Капитан, у нас нет времени для размышлений. Решение тут принимаю я, значит, беру всю ответственность на себя!

Я понимал, что другого выхода быть не могло, но все же решил подстраховаться — приказал Гизетли подкорректировать исходные данные, увеличить дальность стрельбы еще на 500 метров. При этом предупредил начальника штаба, что залп ответственный и чтобы БМ наводили на цель, как малокалиберную винтовку в тире. Волновался страшно, ведь это была моя первая стрельба в роли командира дивизиона.

Когда все было готово, предупредил комдива. Он также решительно произнес: «Действуй, капитан!» Подаю команду: «Огонь!» Прогремели выстрелы, снаряды плавно сошли с направляющих и унеслись в небо. Через минуту-другую послышались разрывы, и образовавшаяся плотная воздушная волна докатилась до командного пункта, уложив всех наземь.

Я лежал рядом с комдивом и думал: «Неужели угодил по своим? Все, суда не миновать!» Наконец взрывы прекратились, и наступила тишина. Еще через минуту на КП все зашевелились, стали подниматься и отряхивать с себя пыль, кто-то нервно засмеялся, а кто-то даже бросил восторженно: «Вот так «катюша»!»

Поднялся комдив, сердито посмотрел на меня, словно задавая вопрос: «Что, паршивец, стукнул по своей пехоте?» Я стоял бледный, растерянный, в упадническом настроении…

Из полков стали поступать донесения о том, что снаряды разорвались рядом, разрывы никого не задели, но страху все натерпелись порядком. Опорный пункт не подает признаков жизни, молчит, значит, подавлен. Комдив повеселел, посмотрел на меня уже совсем другим взглядом, более доброжелательным, затем подошел, хлопнул по плечу и сказал только одно слово: «Молодец!» Тут же он насел на телефоны, требуя от командиров полков, пока немцы не очухались, поднимать батальоны в атаку. Вскоре опорный пункт был взят и дивизия полным ходом пошла вперед.