– Я бы, может, и уехала, да ведь жить не на что совсем. Я здесь на всех зарабатывала. Да и Андрей, знаете, батюшка, я же… я не могу от него уехать, это будет нечестно. – Катя с надеждой и испугом посмотрела на отца Василия.

– Очень любишь? – прищурился поп.

– Люблю… – ответила Катя и смело кивнула головой.

– А если бы выбирать пришлось между своей семьей, отцом-матерью и Андреем?

Катя опять тревожно и растерянно посмотрела на священника.

– Плохой выбор, понятно, но ведь и хуже бывает! – настаивал отец Василий.

– Матери без меня не справиться, – ответила Катя и опустила голову.

Отец Василий, нагнувшись и склонив голову набок, замолчал. Пальцы рук медленно перебирали скрученный поясок подрясника. Он долго сидел, будто решаясь на что-то, потом посмотрел на нее переменившимся, скорбным лицом:

– Сниму этот грех с тебя. Возьму его на свою душу. Пусть будет все, как есть, время пройдет, и ты разберешься. Любить ты умеешь, а жить мы никто не умеем. Испытания тебя ждут, Катюша. – Отец Василий пристально всматривался в ее лицо. – Ты часом не беременная?

Катя растерянно вздернула брови.

– Что ты? Дело Божье, когда оно любовью скреплено. У меня их восемь штук, ребятишек, и внуков двенадцать… – он посерьезнел. – Ребеночек когда у тебя будет, Господь тебе помогать станет, вот увидишь. – Он перекрестился. – Ты обязательно приходи тогда. Покрестим и вместе порадуемся. На службу-то можешь ходить? Ты службу знаешь?

Катя прищурилась, соображая, покачала испуганно головой.

– Это ничего, захочешь – узнаешь. Хорошо тебе в храме? Ну, вот и ходи. У меня, грешника, точно так же все начиналось! Господь на нас крест налагает, чтобы мы себя узнали, глубину свою.

Катя машинально кивнула, соглашаясь, но думала о другом.

– Ну, что ты горюнишься?

– Вы сказали, мой грех на себя возьмете? Я не хочу так. – Катя замялась, глаза наполнились слезами, но смотрела твердо.

– Тут ты хоти или не хоти, милая, наш поповский крест такой. Не за такие грехи приходится перед Богом стоять. Но если избавишься от греха, то и меня избавишь, в ноги тебе поклонюсь.

Катя стояла застывшая от слов священника, чувствовала большое и страшное, неведомое раньше волнение и благодарность. Батюшка, шепча про себя молитвы, надел епитрахиль и поручи, потом, опираясь на стул, тяжело опустился на колени перед иконой и, нагнув голову к самому полу, громче забормотал молитву. В том, как он это сделал, совершенно забыв о ней, в полной его отрешенности, Катя видела размеры своей вины перед Богом. Отец Василий, как будто не выдерживая ее тяжести, встал к иконе. Он просил Господа о милости к ним, просил Кате сил и мудрости. От страшных чувств у нее дрожали руки и все внутри, она вцепилась в полы дубленки, слез не было, только глаза широко раскрыты. Она чувствовала себя очень маленькой рядом с огромным молящимся стариком, мгновеньями ей хотелось встать возле, она стыдилась, и ее обдавало жаром. Вдруг ноги будто сами подкосились и она, забывая обо всем, опустилась быстро, где была, начала креститься и заплакала. И зашептала горячо: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешную. Она молилась Богу, но и согнутой спине и старым рукам этого старика-священника, хотела отдать ему свои силы, отблагодарить за то, что он ее понял.

Она отпросилась от трапезы, поцеловала сухую благословляющую руку отца Василия и вышла из здания школы. В глазах усталость и лихорадочная пустота. Она шла куда-то вдоль дороги, все думала напряженно о молитве и словах священника. Рядом затормозила машина, Катя отстранилась. Это был Максим, улыбался виновато, что дождался все-таки. Всю дорогу они молчали, и Катя была благодарна ему за это. Время от времени вытирала набегавшие слезы и все думала, думала.

На работе все было хорошо, Гоча обнял, Манана обняла и поцеловала, Заза толсто и неуклюже кинулся: «Катюша!», Шапкин говорил комплименты «относительно загара», загадочно улыбался и подмаргивал, Резо, другие официанты, повара, тоже были ей рады и даже обычно суховатая и строгая старшая смены Тамара, сменившая Светлану, что-то дружелюбно пошутила о возвращении «блудного лица ресторана «Мукузани».

Катя принимала заказы и улыбалась клиентам как родным, которых давно не видела. Она была счастлива, что вернулась на работу, ей было все равно, что о ней будут думать богатые друзья Андрея. Здесь, среди звяканья посуды и запахов шашлыков и хачапури, коротких реплик Гочи и смешного русского языка Зазы, здесь она чувствовала себя человеком. Нужным другим людям, и они ей были нужны, а те друзья Андрея, которые думают сейчас, что она Андреева подстилка, были ей неинтересны. Мысли об Андрее тревожили, ей не хотелось оставлять его в его одиночестве, и она даже представляла себе нечаянно, что Андрей работает вместе с ними. Моет посуду на кухне или бегает официантом, а вечером они вместе идут домой. Катя невольно улыбалась своим хулиганским фантазиям, вспоминала про учебу в университете, это волновало, но было где-то очень и очень далеко. Она и верила и не верила в эту свою новую жизнь, и совершенно не понимала, почему она должна уйти с работы. И радостно улыбалась красавице Манане, несущей поднос с грязной посудой.

Разговор с отцом Василием был жив в Кате, она хорошо его помнила, но, как это ни странно, он не мучил ее и не требовал немедленного решения. Слова батюшки, о том, что он берет ее грех на себя, она понимала не прямо. И тут она ошибалась.

Андрей много работал, был в командировке, и они не виделись почти неделю. Катя соскучилась по его глазам, рукам, его сипловатому и басистому, уверенному в себе голосу. Он заехал после полуночи, сам за рулем, когда она села в машину, прижал ее к себе. Поцеловал. Отстранившись и запуская двигатель, спросил с недвусмысленным намеком:

– Нам куда? – вырулил со стоянки.

– Ко мне нельзя, Настя дома. – Катя рассматривала Андрея.

– Тогда в гостиницу? Как в Венеции?! Хочешь, в «Кемпински»?

Улицы были свободные. Андрей ехал быстро. Катя смотрела в окно на мелькающие огни и машины:

– Не хочу в гостиницу.

– Не поедем? Ну ладно! – Андрей весело скосил глаза на Катю. Он поворачивал с Никитской в узкую улочку.

Катя, молча, волчицей кинулась на Андрея, он отстранился, выставил руку. Катя цапнула его зубами.

– Эй! – вскрикнул Андрей. – Все, никакой гостиницы! Вот сюда! На лавочке! В кустах!

Они поворачивали в темный дворик между домами. Катя с удивлением на него смотрела.

– Ты куда едешь, Андрюша?

Андрей остановился перед медленно открывающимися решетчатыми воротами. За ними было слабо освещено. Катя повернулась к Андрею. Он, не обращая внимания на вопрос в ее глазах, въехал во двор и припарковался:

– Выходи!

– Куда мы приехали? – Катя выбралась на тротуар.

– Увидишь!

Дом был четырехэтажный старый, с высокими окнами. Они поднялись по гулкой литой чугунной лестнице с такими же перилами на последний этаж. Андрей отпер ключом металлическую дверь, включил свет, и они оказались в маленькой прихожей, пахло недавно высохшей краской. Катя прошла. Квартира была без мебели, только после ремонта. В самой большой комнате с низкими потолками вдоль одной стены начали собирать кухню. Высокие окна были без занавесок, в них глядела черная московская ночь. Негромкий гул ночного города проникал в открытые форточки.