Мистер Бэллоу занят сверх всякой меры.

— Оставить ему чека я, к сожалению, не могу, — заявил высокий элегантный человек скучающим, презрительным тоном. — Возможно, это единственное, что могло бы его заинтересовать. Но за неимением оного…

— Минутку, малыш.

Рыжая подняла трубку и сказала в нее:

— Да?.. Кто же еще может сказать это, кроме Голдвина? Не могли связаться с кем-нибудь, кто в своем уме?.. Что ж, сделайте еще одну попытку. Она с силой бросила трубку.

Высокий не шевельнулся.

— За неимением оного, — повторил он, словно и не умолкал, — я хотел бы оставить ему нечто вроде личного послания.

— Пожалуйста, — сказала мисс Грэди. — Я постараюсь как-нибудь передать его.

— Передайте ему от меня привет и скажите, что он хорек.

— Лучше вонючка, — предложила она. — Слово «хорек» на него не подействует.

— Тогда вонючка, трижды вонючка, — сказал Фортескью. — К тому же слегка припахивающая сероводородом и самыми дешевыми духами, употребляемыми в публичном доме. — Поправив шляпу, он бросил взгляд в зеркало на свой профиль. — Желаю вам всего доброго, и к черту контору «Шеридан Бэллоу инкорпорейтед».

Распахнув тростью дверь, высокий актер изящно вышел.

— Что это с ним? — спросил я.

Мисс Грэди печально взглянула на меня.

— С Билли Фортескью? Ничего. Он не получает ролей, поэтому ежедневно приходит сюда и разыгрывает этот номер. Думает, что кто-нибудь может увидеть его и восхититься.

Я медленно закрыл рот. Можно долго прожить в Голливуде и не видеть, в каких ролях приходится выступать актерам.

Мисс Вейн вышла из внутренней двери и поманила меня кивком головы. Я прошел мимо нее.

— Сюда. Вторая дверь направо.

Она смотрела на меня, пока я шел по коридору. Войдя, я закрыл дверь.

Сидящий за столом полный седой еврей нежно улыбнулся мне.

— Приветствую, — сказал он. — Я Мосс Спинк. Что у вас за проблема? Присаживайтесь. Сигарету?

Он открыл штуку, похожую на сундучок, и вместо сигареты преподнес мне индивидуальную стеклянную трубку длиною не более фута.

— Благодарю, — ответил я. — Курю табак.

Спинк вздохнул.

— Ну ладно. Перейдем к делу. Дайте-ка сообразить. Вас зовут Марлоу. Так? Марлоу, Марлоу… Слышал я когда-нибудь о человеке по имени Марлоу?

— Видимо, нет, — ответил я. — А я никогда не слышал о человеке по имени Спинк. Мне нужно видеть человека по имени Бэллоу. Разве это звучит как Спинк? Мне вовсе не нужен человек с таким именем. И строго между нами — к черту людей по имени Спинк.

— Антисемитизм? — спросил Спинк и примирительно взмахнул рукой.

Фальшивый бриллиант на ней сверкнул желтым огнем светофора.

— Не надо так. Сядьте, успокойтесь. Вы не знаете меня. И знать не хотите. Ну что ж. Я не обижаюсь. В этой конторе нужно иметь человека, который не обижается.

— Бэллоу, — сказал я.

— Будьте же благоразумны, приятель. Шерри Бэллоу очень занятой человек. Работает по двадцать часов в сутки и то не успевает всего сделать. Посидите, расскажите все малышу Спинку.

— Вы здесь в каком качестве? — спросил я.

— Заслон для Шерри, приятель. Оберегаю его. Такой человек не может принимать всех подряд. Я помогаю ему. Я то же самое, что он — до известного предела, сами понимаете.

— А может, этот предел меня не устраивает.

— Может, — добродушно согласился Спинк, сорвал с алюминиевого сигарного футляра толстую пленку, бережно вынул сигару и стал ее рассматривать. — Не отрицаю. Так почему не изложить суть своего дела? Тогда все будет ясно. Пока что вы лишь забрасываете крючок. Мы здесь достаточно на это нагляделись, так что не особенно обращаем на подобное внимания.

Я смотрел, как он обрезает и прикуривает дорогую с виду сигару.

— Откуда мне знать, что вы его не обманываете? — коварно спросил я.

Суровые глаза Спинка сверкнули, возможно, от навернувшихся слез.

— Чтобы я обманул Шерри Бэллоу? — спросил он надломленным голосом и так тихо, словно на шестисотдолларовой панихиде. — Да я скорее обману родную мать.

— Мне это ни о чем не говорит, — сказал я. — Вашу матушку я и в глаза не видел.

Спинк положил сигару в огромную пепельницу и замахал руками. Его снедала горечь.

— Ну, ну, приятель, разве можно так говорить? — жалобно произнес он. — Я люблю Шерри Бэллоу, как родного отца. Даже больше. Мой отец… ладно, не будем. Бросьте вы это, приятель. Будьте человеком. Проявите чуточку доверия и дружелюбия. Расскажите эту сплетню малышу Спинку, а?

Я достал из кармана конверт и бросил ему. Спинк вытащил из него единственную фотографию и торжественно уставился на нее. Положил на стол.

Поднял на меня глаза, снова уставился на фотографию и вновь взглянул на меня.

— Так, — сказал он деревянным голосом, начисто лишенным доверия и дружелюбия, о которых только что говорил. — Что же здесь особо удивительного?

— Нужно ли говорить вам, кто эта красотка?

— А кто с ней? — резко спросил Спинк.

Я не ответил.

— Я спрашиваю, кто с ней? — Спинк повысил голос чуть ли не до крика. — Выкладывай, соглядатай. Выкладывай.

Я опять не ответил. Спинк медленно потянулся к телефону, не сводя с меня суровых блестящих глазок.

— Давайте, давайте. Звоните, — сказал я. — Свяжитесь с управлением полиции, спросите лейтенанта Криса Френча из отдела расследования убийств. Он тоже очень несговорчивый.

Спинк оторвал руку от телефона. Медленно поднялся и вышел, унося фотографию. Я остался в кабинете. С бульвара Сансет негромко доносился монотонный шум машин. Минуты беззвучно уходили в вечность. Дым от сигары Спинка поплавал в воздухе, потом его втянуло в вентилятор кондиционера. Я оглядел бесчисленные фотографии актеров на стенах — все они были адресованы Шерри Бэллоу с признанием в вечной любви. И я решил, что раз они висят в кабинете Спинка, все эти актеры неудачники.

Глава 18

Наконец Спинк вернулся и поманил меня. Я пошел за ним по коридору, через двойные двери в приемную с двумя секретаршами, затем мимо них к еще одним двойным дверям с панелями из толстого черного стекла, на которых были выгравированы серебряные павлины. При нашем приближении двери распахнулись сами.

По трем ступенькам с ковровой дорожкой мы спустились в кабинет высотой в два этажа. Вдоль стен тянулся заставленный книжными полками балкон. Не хватало там лишь плавательного бассейна. В углу стоял большой концертный «стейнвей», было много белых застекленных шкафов, письменный стол размером с площадку для бадминтона, кресла, кушетки, столики. На одной из кушеток лежал мужчина без пиджака, с шелковым шарфом под расстегнутой рубашкой.

Лоб и глаза мужчины закрывала белая марля компресса, а проворная блондинка выжимала еще одну в стоящий на столике возле кушетки серебряный таз.

Мужчина был крупным, хорошо сложенным, с вьющимися черными волосами и сильным,