На женской половине дома царили ароматы.

Духов.

Притираний.

Сандала и розы. Драгоценных масел. Розовой соли. И темной густой грязи, которая, поговаривали, весьма благотворно сказывается на цвете лица.

Мягкие ковры лежали здесь плотно, часто в два слоя, надежно укрывая холод каменного пола. Тяжелые ткани укутывали стены, будто здесь вдруг самому дому стало зябко.

Цвета…

Тяжеловатые.

Темный пурпур. И позолота. Много позолоты. Она вилась под потолком, переползала на тяжелые рамы картин, обживала каминные полки, пятная, что фарфоровых пастушек, что стада их.

Плотно закрытые ставни.

Огонь в камине.

— Она всегда мерзла, — будто оправдываясь, произнес наместник. — Она всегда жаловалась, что ей холодно.

Меховые покрывала.

И манто из чернобурки, будто оброненное посреди комнаты. Здесь же — станок для вышивания, корзинки и нитки. Игла воткнута в подушечку, и от нее тянется розовый шелковый хвост. Ощущение, будто хозяйка на мгновенье вышла и вернется.

Нужно лишь подождать.

Кайден распахнул окна, впуская свежий воздух.

— Расскажите о ней, — попросил он.

И наместник вдруг осел в ближайшее кресло.

— Так… она достойная женщина. Очень достойная. Мне повезло… наверное… не знаю.

Тонкие пальцы его уперлись в виски. Рот приоткрылся, и на нижней губе вспух пузырь слюны, на что лорд Тирби не обратил и малейшего внимания. Теперь опутывавшая его магия стала ощущаться явнее. И Кайден поморщился: надо же было так ошибиться. И ведь главное, что встречались они не единожды. Как можно было не заметить такое?

— Знаете, мне кажется, она и вправду очень достойная женщина, — он обошел наместника, надеясь, что никак не потревожил то создание, которое замерло, будто поджидая, совершит ли Кайден ошибку.

Оно походило на паука, если бы там, на изнанке, водились пауки.

— Всегда ей восхищался.

— Да, да, — поспешно согласился лорд Тирби. — Все ею восхищаются.

— Несомненно.

Паук почти воплотился.

Может, в этом и дело? Их встречи проходили на мужской половине, где магии почти нет, и тварь сидела тихо. А Кайден не слишком приглядывался.

Ему ведь не нравился этот человек.

Категорически.

Впрочем, он не нравился и сейчас.

— Она много делает для города… и для людей…

— Да, да… этот ее приют…

— Какой?

Лорд моргнул, а тварь зашевелилась. Осторожней, они опасны. И весьма чувствительны. И разумом обладают, пусть и совершенно иного толка.

— Я бы хотел сделать пожертвование на благое дело. Но хотелось бы знать…

— Для девочек, — наместник ожил. — Знаете, она всегда была так внимательна к сиротам… даже из простонародья, хотя этого я, честно говоря, не понимаю.

К нему возвращалась прежняя маска.

— Но если Эмилии хочется, то пускай… правда, она жаловалась, что дом, где приют разместился, стал тесен. Да и город — не лучшее место для детей.

Кайден слушал.

И кивал.

Осматривался, подмечая натянутые нити чужих заклятий. Всю комнату заплела, кружевница… и ведь хитрая тварь… но секретаря стоило убрать раньше. На день или два… ей было бы несложно. Почему промедлила?

— Признаться, она меня этими просьбами утомила. Я и сказал, мол, найдешь подходящий особняк, я и куплю…

— Нашла?

— Где там, — наместник хохотнул. — Тут же все дома более-менее приличные при хозяевах. Кроме того, который старой Норрингем принадлежал. Я подумывал его купить, но старуха постаралась составить такое завещание, что не обойти. Так я Эмилии и сказал, что хозяин нужен, что пока наследница в права не вступит, то и делать нечего.

— Расстроилась?

— Несказанно. Она очень к девочкам этим привязалась, да… а что мы здесь делаем?

— Вашу жену ждем.

— Зачем?

— Жертвовать на приют.

— А… да, конечно, глупость неимоверная, но женщина должна чем-то заниматься. Ей скучно… пусть себе… я вот что подумал. Вам стоит с ней познакомиться поближе, — и на губах наместника появилась совершенно безумная улыбка. — Вы понравитесь друг другу.

В этом Кайден очень сомневался.

Катарина взяла в руки камень.

Пальцы гладили нефрит, уговаривая его поддаться, но сегодня, верно, день оказался не тем, и камень не слушался.

— Пожалуйста, — тихо попросила она, поднеся уродливый еще пока инструмент, вовсе на инструмент даже не похожий, к губам. — Мне очень надо.

Сила была, там, внутри, скованная чужими чарами, связанная, годная лишь для одного — передать ее детям. Где-то за стеной нервно расхаживала Джио, которой тоже было беспокойно. И тот факт, что Гевин остался при доме, ничуть не унимал ее беспокойства.

Она то и дело останавливалась.

Вздыхала. И мешала сосредоточиться. Или не она, но сам дом, который вдруг очнулся и заскрипел на разные голоса, жалуясь сразу и на всех.

На мага, который не унимался.

Он спустился ниже, к самому основанию, силясь его выправить. И сила его уходила в дом, мешая вернуться к блаженному сну.

На прислугу, которой стало больше, чем хотелось бы. И вместе с тем — на пыль и грязь, на запустение, на то, что никому-то нет до него дела.

— Девонька?

— Я здесь, — Катарина привычно устроилась на подоконнике. Она не стала брать ни альбом, ни инструмент, подозревая, что руки ее за пять лет успели отвыкнуть, но вот камень прижала к груди. — Все хорошо.

— Ясно, — Джио заглянула в комнату, но входить не стала.

— Он тебе нравится? — неправильный вопрос, но если разговор прервется, то Катарина останется одна со своей беспомощностью, от которой она устала не меньше, чем дом от пустоты.

— Кто?

— Ты знаешь.

— Змееныш… С ним не будет просто.

— Ты говорила…

— Ты человек, — Джио пожала плечами, будто этот факт что-то да объяснял. — Тебя он станет беречь.

— Почему?

— Змей же. Они знают, что не способны на чувства, на те, которые дружбы и любви, привязанности. И потому держатся правил. Станешь женой — будет беречь. В какой-то мере.

— Но если будет выгодно, откажется?

— Не сразу, но…

— Зачем мне такой ненадежный муж? — Катарина прижала камень к груди, она ощущала его холод сквозь ткань платья и нижнюю рубашку.