им логическое расположение рамистов. Проводя это несколько скучноватое исследование, в одном месте Перкинс становится весьма интересным и даже неожиданно забавным. Он говорит об «одушевлении» Диксоном образов памяти. Диксон, конечно же, в своей темной бруновской манере рассказывает о классическом правиле, гласящем, что образы должны быть броскими, занятыми какой-либо деятельностью, необычными и способными эмоционально возбуждать память. Перкинс убежден, что использование подобных образов не только значительно ухудшает интеллектуальную способность к логическому упорядочению, но и морально предосудительно, поскольку эти образы направлены на пробуждение страстей. И здесь он вспоминает Петра Равеннского, в чьей книге об искусной памяти дается совет привлекать внимание молодых людей сладострастными образами652. Нет сомнений, что это относится к замечанию Петра о том, как ему пригодилась его подруга, Джунипер из Пистойи: ее образ неизменно пробуждал его память, поскольку в молодости она была очень дорога ему653. Перкинс в пуританском ужасе открещивается от такого совета, который в действительности нацелен на пробуждение низменных аффектов ради стимуляции памяти. Такое искусство не для благочестивых людей, оно создано людьми нечестивыми и непорядочными, не уважающими божественный закон.

Здесь мы вплотную подошли к причине того, почему рамизм был столь популярен среди пуритан. Диалектический метод способствовал очищению эмоций. Запоминание стихов Овидия, опирающееся на логическое упорядочение, помогает стерилизовать возмущающие аффекты, вызванные Овидиевыми образами.

Следующая антидиксоновская работа Перкинса, опубликованная в том же 1584 году, – это Libellus de memoria verissimaqve bene recordandi scientia («Книжица о памяти и о самой истинной науке для лучшего припоминания»), где еще раз рассказывается о рамистской памяти со множеством примеров логического анализа стихотворных и прозаических произведений, посредством которого они должны запоминаться. В послании, предваряющем этот труд, Перкинс кратко обрисовывает историю классического искусства памяти, изобретенного Симонидом, окончательно оформленного Метродором и дополненного Туллием, а в менее отдаленные времена – Петраркой, Петром Равеннским, Бускием654 и Росселием. Каков же итог всего этого? – спрашивает Перкинс. Ничего сколько-нибудь цельного или ученого, а скорее лишь «своего рода варварство и дунсианство»655. Любопытно используемое здесь слово «дунсианство», заставляющее вспомнить прозвище «дунсы»: так крайние протестанты называли приверженцев старого католического порядка, и слово это возжигало костры из дунсовских рукописей во времена чистки реформаторами монастырских библиотек. По Перкинсу, от искусства памяти отдает средневековьем; толкователи этого искусства выражаются без «романской ясности»; оно – принадлежность древних времен варварства и дунсианства.

Следующие далее Admonitiuncula ad A. Dicsonum de Artificiosae Memoriae, quam publice profitetur, vanitate («Увещевания к А. Диксону о тщетности искусной памяти, открыто им преподносимой») идут тем же путем, что и Antidicsonus, но здесь больше внимания уделяется «астрономии», на которой Диксон основывает память и ложность которой доказывает Перкинс. Здесь содержится важное выступление против астрологии, которое заслуживает тщательного исследования. Перкинс предпринимает попытку с позиций рассудка подорвать «скепсийскую» искусную память критикой астрологических допущений, лежащих в ее основании. И все же впечатление рассудительности, которое Перкинс производит, когда говорит на эту тему, несколько затуманивается, как только мы обнаруживаем, что основным доводом против применения «астрономии» в памяти служит то, что она, эта «астрономия», есть «специальное» искусство, в то время как память, часть диалектики и риторики, является искусством «общим»656. Здесь Перкинс слепо следует произвольно пересмотренной рамистами классификации искусств.

Ближе к концу «Увещеваний» вся их суть суммируется в пассаже, где Диксона умоляют сравнить свое искусство памяти с методом рамистов. С помощью метода всякий материал заносится в память в силу естественного порядка, твоя же искусная память, Диксон, создана гречишками искусственно. Метод использует истинные места: общему отводится высшее место, особенному – среднее, частному – низшее. А какого рода места в твоем искусстве, истинные они или придуманные? Если ты скажешь, что они истинные, ты солжешь; если же станешь утверждать, что придуманные, я не стану перечить тебе, ты и так покроешь свое искусство позором. В методе образы ясны, отчетливы и четко отделены друг от друга, не то что мимолетные тени твоего искусства. «Следовательно, пальма первенства отдается методу, взявшему верх над посрамленным и сломленным учением памяти»657. В этом отрывке интерес представляет то, как метод выводится из классического искусства, но принципиально противопоставляется ему в центральном вопросе об образах. Используя терминологию классического искусства, Перкинс оборачивает ее против самого этого искусства и применяет ее к методу.

В Defensio pro Alexandro Dicsono («В защиту Александра Диксона») наибольшего внимания заслуживает псевдоним, под которым этот труд был опубликован: Хей Скепсий. Хей, возможно, происходит от девичьей фамилии матери Диксона – Хэй658. А прозвище Скепсий, несомненно, ставит его под знамена Метродора Скепсийского – и Джордано Бруно, – использовавших в памяти зодиак.

Эта дискуссия в полной мере подтверждает мнение Онга, что метод рамизма изначально был методом запоминания. Перкинс всюду основывает свою позицию на предположении, что рамистский метод есть искусство памяти, с которым он, как это делал и сам Рамус, сравнивает классическое искусство (не в пользу последнего), чтобы теперь отвергнуть его и заменить. Перкинс подтверждает высказанную нами в предыдущей главе догадку, что бруновский тип искусной памяти в елизаветинской Англии выглядел бы как возвращение средневековья. Искусство Диксона напоминает Перкинсу прошлое, старые недобрые времена невежества и дунсианства.

Поскольку оппоненты относятся каждый к своему методу как к искусству памяти, борьба ведется в терминах этого искусства. Однако в этой битве за память явно просматриваются и иные импликации. Обе стороны почитают свое искусство как моральное, добродетельное и истинно религиозное, в то время как оппонент аморален, иррелигиозен и суетен. В мудром Египте и поверхностной Греции или, наоборот, в полном предрассудков и невежества Египте и в реформированной пуританской Греции существовали разные искусства памяти. Одно из них – «скепсийское» искусство, другое – рамистский метод.

Принадлежность псевдонима Г. П. устанавливается тем фактом, что в Prophetica («Пророчествах»), которые Уильям Перкинс в 1592 году опубликовал под своим настоящим именем, он нападает на классическое искусство памяти с тех же позиций, которые развивал и «Г. П.». Хауэлл определил Prophetica как первую написанную англичанином книгу, где рамистский метод используется в проповеднических целях; он также отмечает, что для запоминания проповедей Перкинс предписывает здесь рамистский метод, а не искусную память с ее местами и образами659. Атака на искусную память осуществляется следующим образом:

Искусная память, составленная из мест и образов, будет учить тому, как удержать в памяти понятия легко и без усилий. Но одобрена она быть не может (по следующим причинам): 1. Одушевление образов, составляющее ключ к запоминанию, нечестиво, поскольку вызывает абсурдные мысли, оскорбительные, чудовищные и подобные тем,