Я невозмутимо полоскал в чае лимон, отчего напиток приобретал всё более светлый оттенок.

— А теперь вы задумались о счастье, — Михаил говорил чуть более громко, чем требовалось для беседы двух человек. — И сразу же хотите осчастливить всех! Достойная цель. Уважаю.

Я сделал глоток. Чай был всё ещё слишком горячим, поэтому мне пришлось отставить чашку в сторону.

— По телефону вы сказали, что знаете, что такое счастье, — напомнил я Михаилу цель беседы.

— Да, — писатель опустил руки, которыми он только что пытался размахивать, как при декламации. — Я посвятил этому несколько лет своей жизни. Создал целую теорию, долго носился с ней, пытаясь открыть человечеству глаза. Но… — Он махнул рукой. — Издал даже в нескольких вариантах — и в научно-популярном, и в виде беллетристики. Не читали?

— К сожалению, нет.

— Тогда придётся долго рассказывать. У вас есть время?

Я непроизвольно взглянул на часы. Слушать длинную лекцию не хотелось.

— Давайте как-нибудь покороче, — попросил я. — Сумеете?

Писатель кивнул. И на несколько секунд замолчал, задумавшись.

— Счастье — это ведь не когда всё есть, верно? Не благоденствие. Не состояние полного удовлетворения всех человеческих потребностей. Вы это уже поняли, надеюсь?

Я вспомнил недавнюю встречу с сатанистами и кивнул. Михаил удовлетворённо продолжил:

— В самых благополучных, в самых сытых и богатых обществах как раз и зарождаются бунтарские настроения. Вдруг увеличивается число самоубийств. Появляются движения вроде хиппи или нахов. С жиру бесятся, как об этом обычно говорят.

Я сделал ещё один глоток чая. Его уже вполне можно было пить.

— А самые счастливые люди — это те, чья жизнь состоит и из горя, и из счастья, напополам, — Михаил поднял указательный палец. — Таким людям жизнь кажется более полной. Их бросает из стороны в сторону — и счастье по контрасту с горем становится гораздо слаще, чем само по себе.

— Вы предлагаете устраивать людям гадости, чтобы сделать их счастливыми? — Я насмешливо взглянул на писателя.

— Нет! Гадости придут сами по себе — вам и не потребуется ничего специально устраивать! Чтобы получить максимум ощущений, испытать всю полноту бытия, человек должен замахнуться на максимальную цель. Сделать максимальное, предельное действие, на грани своих возможностей — умственных ли, физических ли. Понимаете? И сделав, свершив это — он и реализует себя, ощутит свою значимость, станет счастливым. Вот такой простой рецепт счастья — сделай самое большее, на что ты способен.

Я поморщился. Звучало гладко — и в чём-то я даже был согласен. Но, как и все мои предыдущие беседы на эту тему, было слишком абстрактным.

— И как вы себе это представляете практически? Тем более, если речь идёт не об одном человеке, а о всём населении Земли?

Писатель, казалось, ждал этого вопроса. Он победно улыбнулся, прищурился и спросил:

— А какое действие, на ваш взгляд, будет самым огромным, предельным? Максимальным? Абсолютным? Для всего человечества, а?

Я задумался. Вопрос сформулирован интересно. Действительно — какую сверхзадачу может поставить себе человеческий вид? Полностью подчинить природу? Стать хозяином планеты, галактики, вселенной? Достичь духовного существования в виде бестелесных субстанций? Я попытался вспомнить откровения фантастов на эту тему, но больше в голову ничего не шло.

Увидев, что я затрудняюсь с ответом, писатель вновь поднял палец и стал похожим на школьного учителя.

— Уничтожение вселенной, — провозгласил Михаил. — И возрождение новой, — добавил он, заметив мой недоумённый взгляд.

— Звучит бредово, — честно заметил я.

Михаил энергично закивал головой:

— Да, кажется чепухой. Но подумайте сами. Даже если рассуждать на энергетическом уровне, человек всегда стремился к тому, чтобы достичь максимального по энергетике действия, затратив минимум собственных сил. Именно это его возвысило над животными. Огонь, колесо, огнестрельное оружие, ядерная энергия, этот наш вновь открытый элемент — всё стоит в одном ряду. Просто продолжите его. И вы придёте к тому, что самое большое действие — это преобразовать существующую энергию, переделать всё сущее, превратить его в нечто иное. Построить другую вселенную, иной мир — по своему вкусу.

— Так построить или разрушить?

Писатель укоризненно посмотрел на меня:

— А много вы знаете примеров, когда что-то строилось без разрушения старого?

Я развёл руками. Михаил удовлетворённо кивнул.

— Ну хорошо, — сказал я. — Допустим, что счастье человека — это максимальное действие. А разрушение и строительство миров — это счастье человечества. Вот только остаётся неясным, как достичь этого счастья. Техника, методика. У вас она есть?

Писатель встал, засобирался.

— Вы уже уходите? — удивился я.

— Методика… — буркнул он вместо ответа. — Я вам об основах говорю, о том, что лежит в самой-самой сути, а вы — методика…

Я вздохнул и встал проводить гостя. Разговор оказался очень похожим на те, что я вёл в разных уголках земного шара. В теории о счастье знают все — и говорят очень умные слова. И даже иногда предлагают способы сделать счастливым кого-то конкретного. Но осчастливить всё человечество сразу не берётся никто.

Пожалуй, я стану первым. Или не стану.

Я закрыл за Михаилом дверь, кратко переговорил с охранниками и вернулся в комнату. На столике сиротливо ждала чашка остывшего чая.

Впрочем, почему не стану? Неужели я достиг предела своего могущества? Есть то, чего я не могу? Я щёлкнул пальцами — и чашка полетела на кухню, в посудомоечную машину. Всего лишь небольшая флуктуация молекул воздуха. Повезло.

А со счастьем — неужели не повезёт? Мои сверхспособности не сработают, дадут сбой? Я зажмурил глаза. Мысленно проговорил: «Методика. Методика достижения счастья. Пригодная для любого человека».

Идея вспыхнула в мозгу мгновенно. «Наверное, это и называется озарением — когда внутри только что было темно, а стало вдруг светло как днём», — где-то в глубине сознания подумал я. Идея была потрясающей — простой и эффективной.

Я лихорадочно схватил карандаш — повезло, что он нашёлся под рукой, — и стал записывать. Размашистыми каракулями, к чёрту аккуратность. Неточные слова, туманные фразы — но тропинка, по которой стоит идти, уже вырисовывается. Лист блокнота полетел прочь, вырванный, а карандаш уже скользит по новому листу, укорачивая, упрощая всё ещё извилистую и запутанную тропку. Проще, проще! Я перечеркнул каракули и перешёл на свежий лист. Несколько простых пунктов. Стоп. Теперь стоп.

Я вышел на террасу, оставив карандаш и блокнот. Глубоко вдохнул тяжёлый московский воздух. Как там говорил писатель? Максимальное действие? Значит, я сейчас счастлив? Я широко улыбнулся.