20 декабря 1917 года

Марокканские проходчики съеживаются, когда вокруг них начинают падать камни. Пространство заполняется дымом, и мы отступаем обратно в ствол. Ждем, прислушиваясь в готовности попрыгать в вагонетку, раскорячившуюся на рельсах и готовую помчаться прочь из шахты при первых признаках беды – огня или, в данном случае, воды.

Безмолвие нарушает первая трель канарейки, и мы один за другим переводим дыхание и возвращаемся в огромный зал, чтобы поглядеть, что выбросила нам рулетка на сей раз.

Мы близко. Но пока не добрались.

– Говорил же, глубже надо было бурить, – бурчит Рутгер.

Я не помню, чтобы он что-то говорил. Правду говоря, я практически уверен, что он сидел сложа руки, даже не осмотрев шурф, прежде чем мы набили его химической взрывчаткой. Он подходит к участку производства работ, чтобы разглядеть получше, по пути проведя ладонью по прутьям одной из канареечных клеток, всполошив бедную птицу.

– Не трогайте клетки, – осаживаю его я.

– Вы дадите им удушиться рудничным газом, чтобы выиграть для себя пару минут, но не позволяете их и пальцем тронуть?

– Эти птицы могут спасти жизнь всем нам. Я не хочу, чтобы вы мучили их ради собственной потехи.

Рутгер вымещает гнев, адресованный мне, на марокканском десятнике. Орет на бедолагу по-французски, и дюжина работников принимаются растаскивать наваленные взрывом обломки.

Прошло уже почти четыре месяца с той поры, как я впервые посетил выработку, как я впервые ступил в этот странный зал. В первые пару месяцев раскопок стало ясно, что найденная нами часть сооружения – входной тоннель в нижнюю часть строения. Он привел к двери, запечатанной с помощью такой техники, что нам нечего и думать пробиться сквозь нее. А ведь мы перепробовали всё – огонь, лед, взрывчатку, химикалии. Берберы из рабочей бригады даже проделали диковинный племенной ритуал – возможно, дабы потешить себя. Но вскоре стало ясно, что через дверь нам не войти. Мы предположили, что это какой-то дренажный тоннель или путь аварийной эвакуации, запечатанный невесть сколько тысяч лет назад.

После некоторых дебатов Совет «Иммари» – то бишь Канн, Крейг и лорд Бартон, мой новоиспеченный тесть – решил, что нам надобно двинуться вверх по сооружению, в район, где находятся карманы метана. Он замедлил наше продвижение, но в последние несколько недель появились признаки, что мы приближаемся к какого-то рода входу. Гладкая поверхность сооружения – какой-то металл тверже стали, почти не издающий звука, если по нему ударить – начал отклоняться от вертикали. А неделю назад мы нашли ступеньки.

Пыль рассеивается, и я вижу еще отрезок лестницы. Рутгер орет на проходчиков, чтобы пошевеливались, словно эта штуковина может сбежать.

Сквозь пылевую завесу у меня за спиной доносится топот, и ко мне подбегает мой помощник.

– Мистер Пирс! Ваша жена у вас в кабинете. Хочет видеть вас.

– Рутгер! – гаркаю я. Он оборачивается. – Я беру вагонетку. Никаких взрывов, пока я не вернусь.

– Черта лысого! Мы совсем рядом, Пирс.

Схватив коробку с капсюлями, я бросаюсь к вагонетке.

– Гони на поверхность, – приказываю я помощнику.

Позади Рутгер изрыгает тираду по поводу моей трусости.

На поверхности я быстро переодеваюсь и мою руки. Но не успеваю направиться в контору, как на складе звонит телефон и входит управляющий.

– Извините, мистер Пирс, она ушла.

– Что ей сказали?

– Извините, сэр, не знаю.

– Она больна? Она идет в больницу?

– Я… – Тот с виноватым видом разводит руками. – Прошу прощения, сэр, я не спрашивал…

Не успевает он договорить, как я выбегаю из дверей и сажусь в машину, гоня в больницу, но там ее нет, там она и не показывалась. Из больницы телефонистка соединяет меня с телефоном, только что установленным в нашем особняке. Он звонит десять раз кряду.

– Извините, сэр, никто не отвечает… – встревает телефонистка.

– Пусть звонит. Я подожду.

Еще пять звонков. Еще три, и трубку берет наш дворецкий Десмонд.

– Резиденция Пирсов, говорит Десмонд.

– Десмонд, миссис Пирс дома?

– Да, сэр.

Я жду.

– Ну же, тогда пригласи ее к аппарату, – не выдерживаю, не в силах скрыть свою нервозность, как ни стараюсь.

– Разумеется, сэр! – смущенно отзывается дворецкий. Он не привык к телефону. Вероятно, как раз поэтому он так долго и не отвечал.

Проходит три минуты, а затем трубку снова берет Десмонд.

– Она у себя в комнате, сэр. Не следует ли мне послать Миртл, чтобы та вошла и узнала…

– Нет. Я сейчас приеду.

Дав отбой, я выбегаю из больницы и снова запрыгиваю в авто. Понукаю помощника гнать все быстрее и быстрее. Мы очертя голову проносимся по улицам Гибралтара, заставив несколько экипажей свернуть в сторону и распугивая на каждом повороте покупателей и туристов.

Прибыв домой, я выпрыгиваю, взбегаю по ступеням, распахиваю двери и вихрем проношусь через фойе. Каждый шаг пронзает ногу болью, я обливаюсь потом, но мчусь вперед, подгоняемый страхом. Вскарабкавшись по парадной лестнице на второй этаж, по прямой устремляюсь к нашей спальне и вхожу без стука.

Хелена оборачивается. Мое появление явно ее изумило. Да и мой вид тоже – пот каплет со лба, тяжелое дыхание, лицо искажено гримасой боли.

– Патрик?

– Ты в порядке? – выдыхаю я, усаживаясь к ней на кровать, и, откинув толстые покрывала, провожу ладонью по ее округлившемуся животу.

Она садится в кровати.

– Я могла бы спросить тебя о том же. Конечно же, я в порядке; что может со мной случиться?

– Я думал, потому что ты… или возникла проблема… – Я выдыхаю, и тревога покидает меня. Я смотрю на нее с укоризной. – Доктор сказал, что ты должна оставаться в постели.

Она откидывается на подушки.

– А ты бы попробовал лежать в постели целый месяц…

Я улыбаюсь Хелене, когда до нее доходит, что она только что сказала.

– Извини, но, насколько я припоминаю, ты тоже был в этом не так уж хорош.

– Да, ты права, не был. Извини, что разминулся с тобой; так в чем дело?

– Какое?

– Ты приходила ко мне в контору?

– Ах да. Хотела узнать, не вырвешься ли ты на ленч, но мне сказали, что ты ушел.

– Да. Э-э… проблема в порту, – уже в сотый раз вру я Хелене. Легче ничуть не стало, но альтернатива куда хуже.

– Риск работы пароходного магната, – улыбается она. – Что ж, может, в другой раз.

– Может, через пару недель, когда сможем пойти на ленч втроем.