Он никогда не знал, как сильно Рут любила его, потому что только теперь до конца понял, что такое любовь. Только теперь, на пустынной дороге из Вердена в Роллинген.

— Я направляю вас в Роллинген, — сказал Иетсу Девитт. — Возьмете с собой нескольких солдат и грузовик с громкоговорителем. Два-три раза в день будете передавать последние известия на рыночной площади — наверно, у них там есть рыночная площадь. Ваша основная задача — наблюдение за жителями; выясните их взгляды, симпатии, на чьей они стороне, можно ли рассчитывать на их поддержку.

— Когда выезжать?

— Лучше всего завтра утром. — И он передал Иетсу отпечатанный на машинке приказ.

Иетс аккуратно сложил бумажку и спрятал в карман. Это дало ему время побороть первую острую боль от мысли: «Вот и конец нашему счастью с Терезой». Но пока он возился с бумагами, с карманом, с пуговицей, он успел скрыть поглубже и другие соображения: Роллинген — центр империи Делакруа. Там находится князь Березкин. И там никто не помешает мне с ним поговорить.

Он взглянул на Девитта, — не думает ли он о том же? Но ничто в лице полковника не давало повода предположить, что за его словами что-нибудь кроется.

— Еще одно, — сказал Девитт. — Смотреть там за вами некому, так что будьте осторожны. Пожалуйста, никакой деятельности на стороне.

Это могло означать что угодно. Это не было запрещением наведаться к Березкину, чьи взгляды представляли такой же интерес, как взгляды мясника и булочника. Неужели Девитт потому придумал провести это обследование в Роллингене, что когда-то в Париже Иетс сослался на такое же обследование, чтобы объяснить Уиллоуби свое желание повидаться с князем? Девитт не лишен чувства юмора.

— Никакой деятельности на стороне, — подтвердил Иетс.

— Насколько я понимаю, население там можно назвать пограничным. Лотарингия — двуязычный район. В Роллингене больше говорят по-немецки. А вам, Иетс, нужно разрешить вопрос: насколько немецкими являются их настроения.

— Есть, — сказал Иетс. — Я думаю взять с собой Абрамеску и Бинга. Шофером Макгайра, вы не возражаете?

— Об этом договоритесь с Уиллоуби, — ответил Девитт.

Во время разговора с Уиллоуби Иетс заметил, что майор неспокоен. Он говорил, шагая взад и вперед по комнате:

— Так вы, значит, едете в Роллинген? Прелестно! Очень интересное задание, желаю вам успеха… Да, разумеется, берите кого вам нужно. И дайте мне знать, что вы там обнаружите.

Потом он остановился. Его острые темные глаза были красны, словно от бессонницы.

— Небось думаете, как ловко вы меня провели!

Он сел, задрал ноги на стол и сказал снисходительным тоном:

— Милый Иетс, вы на меня сердитесь, и это очень глупо. Знаю, знаю, в Париже вам пришлось скверно; кому же приятно оказаться в дураках? Но разве вы не понимаете, что я не мог поступить иначе? Либо вы должны были оказаться в дураках, либо я. У меня не было выбора. Разве вы на моем месте не поступили бы точно так же?

— Сэр, дело было не в том, кто окажется в дураках.

— Ну, все равно… Нам следует быть друзьями, Иетс. Я много чем могу вам помочь. В конце концов у нас одна цель — выиграть войну и вернуться домой.

Его речь звучала искренно.

Но Иетс ничем не связал себя. И, выходя из комнаты Уиллоуби, он слышал, как тот опять зашагал из угла в угол.

Над долиной поднимался ряд доменных печей. На них мирно светило осеннее солнце. У подножия их возились люди, маленькие, как букашки. Трудно было представить себе, что из их работы может выйти толк.

Иетс остановил свой «виллис» и грузовик с громкоговорителем на первом перекрестке города. Народу на улицах почти не было. Роллинген дремал, покорный и притихший, — его зловещая тишина обволакивала горсточку американцев, как невидимый туман.

Бинг вылез из грузовика и подошел к машине Иетса.

— Когда ушли немцы? — спросил Иетс у человека в застиранном синем фартуке, облегающем толстый живот, — вероятно, сапожника, хотя он мог быть и лавочником, и даже владельцем пивного погребка «Черный ворон», помещавшегося в доме на углу.

— Пять дней назад, — ответил тот. — Это после того, как они в последний раз приходили. Они уже три недели то приходят, то уходят.

— Сколько их было в последний раз?

— Немного. Должно быть, просто разъезд. — Он сделал шаг назад.

— Kommen Sie her![8]— крикнул Бинг. Человек опасливо приблизился.

— Что здесь происходит? Куда все попрятались?

Человек огляделся — не следят ли за ним. Потом, наклонившись к машине, шепнул Иетсу:

— Американцы отступают.

Иетс, у которого не было таких сведений, сказал:

— Глупости! Где вы подхватили эти слухи?

— Я своими глазами видел! Провалиться мне на этом месте, если не видел! Они пришли сюда в четверг с броневиками, танками, пушками и оставались до субботы, а в ночь на воскресенье ушли.

— Ну, ясно, — сказал Бинг. — А вы думали, войска здесь навсегда останутся? Обычно их, знаете ли, посылают на фронт, воевать.

— Возможно! — Человек развел руками, словно говоря: «Чего не бывает!» — Только они ушли вон в ту сторону. — Он указал большим пальцем через плечо в направлении перевала между холмами, откуда приехал Иетс. — Нас тут никто не защищает. — Он вдруг захныкал: — А у нас жены, дети. Что с нами будет?

Потом выражение его лица изменилось. Слабая улыбка надежды расплылась по толстому унылому лицу.

— Вы-то здесь останетесь?

— Вероятно, — сказал Иетс, чтобы успокоить его. Положение было нелепое. Со своими тремя солдатами он при всем желании не мог бы защитить Роллинген от кого бы то ни было. Но для этого человека и, вероятно, для многих подобных ему, «виллис» и радиогрузовик — вооружение: один револьвер, один карабин и две винтовки — означали, что американцы прочно обосновались в городе. В Вердене Иетсу было сказано, что он застанет в Роллингене батальон мотопехоты, — видимо, тот самый, об уходе которого ему только что сообщили. Направление батальона, истолкованное жителями как признак отступления, ничего, конечно, не доказывало, но как объяснить этому человеку всю сложность передвижения войск? Мало ли где этот батальон мог понадобиться.

Тем временем вокруг них собралось десятка полтора местных жителей. Лица у всех были озабоченные.

— Как дела в Метце? — спросил кто-то. Голос был высокий, раздраженный, готовый перейти на крик.

— Метц занят американцами, — твердо сказал Бинг. Поскольку им все равно предстояло передавать по радио последние новости, он не считал нужным это скрывать.

Тот же высокий голос произнес, но уже не раздраженно, а насмешливо: