— Что ты успела услышать? — Внезапно у Саймона появилась надежда, что Амелия узнала лишь о его шпионаже для Уорлока, и теперь он горячо молился, чтобы ей не было известно больше — он желал этого по своим, глубоко эгоистичным причинам.

— Я слышала все, Саймон. Ты шпионил для нас, но французы думают, что ты шпионишь для них!

Все так же сжимая Амелию в объятиях, он ощутил ее дрожь.

Саймон уставился в потолок. Когда же она осознает, что на самом деле значит двойная игра, которую он вел? — подумал Гренвилл. Как только Амелия поймет, на что он способен, она наконец-то потеряет свою беззаветную веру в него. Амелия выскользнула из его рук и села на кровати. Чувствуя, как к горлу подкатила тошнота, Саймон тоже сел и стал застегивать бриджи.

— Ты был во Франции, — констатировала Амелия.

Это прозвучало как осторожное обвинение.

— Да. — Он не осмеливался взглянуть на нее.

— И долго ты там пробыл? Именно поэтому ты никогда не оставался дома со своими детьми, с Элизабет? Поэтому никто никогда не знал, где ты находишься и как с тобой связаться?

— По большей части я жил в Париже последние два года, служа чиновником в городском правительстве. Там я был известен как Анри Журдан — между прочим, он действительно был моим кузеном, его казнили вместе с большинством жителей Лиона и остальными моими французскими родственниками. — Он наконец-то смог поднять на Амелию глаза.

— Мне очень жаль, — потрясенно проговорила она, взяв его за руку. Лицо Амелии было мертвенно-бледным. — Как же тебя вообще угораздило впутаться в подобные интриги, Саймон, когда у тебя есть дети, которым ты так нужен? Выходит, ты и в самом деле беззаветный патриот?

Он выдернул у нее свою руку. В конечном счете Амелия все-таки осудила его.

— У меня было множество причин принять предложение Уорлока три года назад, когда он впервые обратился ко мне, и патриотизм оказался лишь одной из них. — Саймон взглянул Амелии в глаза. — Большинство моих причин были эгоистичными.

— Я в это не верю.

— Мои причины были эгоистичными, — повторил он.

— Ты любишь своих детей, — твердо произнесла Амелия. — Не могу себе представить, что ты мог вот так пожертвовать своими отцовскими чувствами!

— Я никогда не был хорошим отцом, — веско изрек Саймон, удивившись, как хладнокровно он это произнес. — Я держался от них на расстоянии, чтобы избегать Элизабет, совершенно не думая о том, что мои сыновья нуждаются во мне. Я успокаивал себя тем, что она была превосходной матерью и мое присутствие не имело значения.

Саймон равнодушно подернул плечами, но его сердце мучительно колотилось. Он продолжил:

— Уорлок предоставил мне благоприятную возможность найти оправдание моему длительному изгнанию из семьи, которое я и не думал нарушать. Почему бы мне было не принять это предложение?

Слезы наполнили глаза Амелии, и она снова взяла его за руку.

— Мне очень жаль, что твой брак не быт благополучным, Саймон. Мне кажется, что в противном случае ты никогда не отправился бы во Францию и мы бы сейчас не волновались, что французские агенты узнают о твоей работе на англичан или произойдет нечто худшее.

— И ты ведь действительно так думаешь! — удивленно воскликнул Саймон. Самоотверженная добродетель Амелии не переставала поражать его.

— Конечно, я так думаю. Саймон, насколько велика грозящая тебе опасность? Ты боишься только французов?

Саймон знал, что не может ответить Амелии честно. Он не хотел пугать ее еще больше.

— В данный момент мне не грозит никакая опасность, Амелия, поскольку Журдану полностью доверяют.

Амелия пронзила его долгим взглядом:

— Они уже сажали тебя за решетку.

Сердце Саймона оборвалось.

— Я своими ушами слышала, как Уорлок сказал, что ты не сможешь служить ему на совесть, если тебя схватят и снова отправят в тюрьму.

Саймон втянул в легкие побольше воздуха. Амелия была слишком умна, чтобы пытаться сбить ее с толку.

— Не стоит все время опекать меня, — сказала она, заметив его смятение. — Мы вместе находимся в этой сложной ситуации, и я — не дурочка. Я не хочу больше оставаться в неведении.

— Нет, ты не дурочка, Амелия, — сказал он. И сознался: — Да, они посадили меня в тюрьму.

Амелия казалась такой тихой, такой спокойной…

— Что произошло?

— Не имеет значения.

— Это имеет значение — это имеет значение для меня. Поэтому, пожалуйста, скажи мне, почему тебя посадили в тюрьму во Франции. Они поняли, что ты — англичанин?

Саймон облизнул пересохшие губы, мысли лихорадочно заметались у него в голове. Он мог опустить часть правды, но никогда не солгал бы Амелии, даже если она только что своим предположением дала ему блестящую возможность сделать это. Откашлявшись, он вновь обрел дар речи.

— Нет, они так и не обнаружили, что я — англичанин, — начал он. — Они продолжают принимать меня за моего кузена Журдана. Я совершил ужасную ошибку, Амелия. В прошлом ноябре я вернулся в Лондон, чтобы увидеть своих сыновей, потому что у Уильяма был день рождения. Я оставался в городе всего два дня. Но с того момента, как я высадился на берег в Бресте, стало очевидно, что за мной следят. Спустя три недели меня арестовали, обвинили в государственной измене и бросили в парижскую тюрьму. — Его голос неожиданно дрогнул. Саймон в мельчайших деталях вспомнил ту ужасную камеру и не нашел в себе сил продолжить.

Многотысячная толпа заполнила площадь.

Он сжимал железные прутья решетки, выглядывая наружу, вне себя от страха и отвращения.

И вдруг за его спиной раздались шаги. Он напряженно замер. Неужели они пришли за ним?

Толпа оглушительно ревела… снова. Острое лезвие только что получило еще одну жертву…

И запах крови ощущался повсюду.

С грехом пополам Саймон нашел в себе силы вернуться к рассказу:

— Мне предстояло перехитрить их — или отправиться на гильотину. Я должен был убедить их в том, что на самом деле являюсь Журданом — и что собираюсь отправиться в Лондон и навестить там своего кузена Сент-Джаста, а заодно и заполучить ценную информацию, которая поможет французам выиграть войну.

Теперь он снова боялся поднять глаза на Амелию.

Она привлекла Саймона к себе, прижав его лицо к своей груди. Потом ласково, словно он был ребенком, поцеловала в макушку.

— Теперь все хорошо. Ты — здесь, со мной, с детьми. Ты никогда больше туда не вернешься, и тебе не в чем оправдываться. Ты поступил так ради того, чтобы выжить, Саймон. Я понимаю.

Неужели она действительно понимала? Саймон не хотел от Амелии ничего, только ее понимания, но он даже не думал, не предполагал ни на мгновение, что она постигнет всю предопределенность его выбора. Он знал, что должен взять себя в руки.